– А почему ты не выкидываешь ногти сразу? – спросил я.
– Мне тяжело расставаться с частицами моего «я», – сказал он.
– Как у тебя дела в школе, малыш? – спросил Мостерд.
– Решаю задачи, – сказал я, – а потом еще задачи. Занудство.
– Ты прав, – сказал Мостерд, – от арифметики нормальному человеку мало проку, считать люди учатся на практике, но этой практики лучше избегать. А про Вондела[2] вам учитель рассказывает?
– Кто такой Вондел? – спросил я.
– Твой вопрос ранит меня в самое сердце. Йост ван ден Вондел три века назад сочинял стихи и торговал чулками в лавке на Вармусстрат; мечты его были величественны, а язык – грандиозен. Я ошибаюсь, или ты правда подрос на несколько сантиметров?
– Не знаю, – сказал я.
Мостерд сочувственно покачал головой. И произнес торжественно:
– Родитель не жалея сил
Растит детей своих.
От малышей не счесть хлопот
И горя – от больших.
– Чего-чего? – спросил я.
– Это Вондел, малыш. У меня нет детей. Жизнь избавила меня от многих страданий.
– По тебе этого не скажешь, – съязвил Ворланд.
Мостерд подмигнул мне.
– Этот субъект – мерзавец, – сказал он. – Но картины он пишет прекрасные.
Оттого что в комнате было много народу, я согрелся. Папа, Ворланд и Мостерд не смолкали ни на миг. Что они делали – ссорились или веселились?
Ворланд умеет ругаться еще крепче, чем папа, я иногда краснею от стыда.
Мостерд говорил очень громко и брызгал слюной, как верблюд. Папа держался за живот от смеха. Может быть, они забыли, что я тут же, в комнате?
Я подошел к Ворланду и попросил:
– Можно я затянусь твоей сигаретой? Ну пожалуйста, всего один разок.
Ворланд дал мне свою зажженную сигарету, я вдохнул дым, втягивая щеки, и засмотрелся на огонек. Сигарета на глазах уменьшалась в размере. Здорово! Я засмеялся и закашлялся. Мостерд постучал меня своей гигантской лапищей по спине. И тут же папа подавился куском селедки. Ему нельзя есть рыбу, он вечно давится. Наконец-то они обратили на меня внимание! Я ловко вскочил на сундук с нафталином и старой одеждой, развел руки в стороны и сказал:
– Я самый способный в классе. Я читаю лучше всех.
Их это совершенно не волновало.
Значит, надо сделать что-нибудь другое. Рассказать про собачку – да-да, про собачку. Когда я рассказал эту историю тете Фи, она долго шмыгала носом, хотя вовсе не была простужена.
– Однажды я увидел на льду собачку, – закричал я. – Она так замерзла, что даже перестала дрожать. Она только смотрела – вот так вот – большими влажными глазами, вот посмотрите!
Указательными пальцами я сдвинул кожу под глазами вниз.
Невероятно – они все замолчали. И смотрели на меня с таким выражением, будто говорили: «Не переборщи, мы и так