– Ормазд… Мы молились… Хунну молились… Раньше…
– Спи, – произнес человек, назвавшийся бактрийцем, и все исчезло.
Молились раньше Ормазду. Да все позабыли давно. Далеким, чужим казался Ормазд. Витал далеко в небе этот неизвестный бог на золотых крыльях. Ашаванов не любили, но, впрочем, и не били никогда. Приходили эти странные люди всегда по одному, селились на холмах и в горах, жили незаметно – да и что их замечать? Жидок был дым от их алтарей. Иногда, правда, жили они среди пастухов, и говорили люди, что во-о-он тот род, за Мутной рекой, хоронит своих мертвецов не в земле, а только в гранитных ящиках с известью и что молятся в том роду все Ормазду, а весной приносят в жертву ему ягнят. «Да не Ормазду, а Рамане-Паю, как все», – говорили другие. Зимой же, когда плакали в юртах больные дети, и те и другие втихаря звали ашаванов в свои кочевья, так чтобы не прознали соседи.
Ашпокай ворочался и вздыхал в полусне, просыпался совсем и снова забывался дремой. И всякий раз он упирался взглядом в мазаный потолок в пыльных теплых разводах солнца.
Ашпокай лежал на соломенной подстилке в углу какой-то хижины. Места здесь не хватило бы даже для троих. Стены из потрескавшегося кирпича да какой-то мусор по углам – вот и все, что можно было заметить в этом скромном жилище. В маленькое оконце под потолком проникал свет. Под оконцем висели связки трав и ягод – от них шел крепкий дух.
Ашпокай с трудом приподнялся – ноги отчего-то не слушались его.
Хижина имела земляной пол и уходила на пол-локтя в землю. В таких землянках жили на зимовниках пастухи, да еще медных дел мастера устраивали их подле своих печей. Ашпокай на слабых ногах поднялся по березовой приставке и толкнул дверь.
Он увидел двор, на нем еще одну хижину, побольше, и какой-то длинный сруб с крышей, присыпанной мхом. Перед срубом стояли коновязи с привязанными к ним лошадьми. Ашпокай чуть не вскрикнул от радости, увидев своего рыжего Дива, а рядом – Рахшу, без рогатой маски, с расчесанной и помытой гривой.
Вокруг поднимались березы, был день, и листва шумела на теплом ветерке.
Инисмей и Соша суетились тут же – складывали среди двора большую поленницу. Бактриец в платье из белого войлока, подпоясанный разноцветными шнурками, стоял в стороне и наблюдал за их работой. У ног его, положив на лапы крупную, лобастую башку, дремал пес.
«Михра, наверное, в другой хижине», – решил Ашпокай.
Мальчишки увидели его.
– Ашпокай, я уж думал, не проснешься ты! – закричал Инисмей.
Соша даже полено уронил от радости. Мальчики больно стиснули Ашпокая – краснолицые, веселые, живые.
– Павия нет больше, – вздохнул Соша. – Остальные, надеюсь, целы.
Ашпокай молча кивнул. Павий на его глазах провалился в траву вместе с конем.
– Не плачьте по нему, – сказал он тихо. – Пускай он поплачет по нам.
– Почему бросили поленья? – крикнул недовольно ашаван. – Ух, Ариманово семя! Ты, мальчик, работай, если есть силы, а если нет – сядь да не мешай.
– Мы ему помогаем за то, что он нас приютил, –