Они оба учились в одной школе с Сашей Зегалем на Садовом кольце за кинотеатром «Форум». Это была своеобразная школа. В ней существовали художественные классы, которые потом немалой своей частью переместились в Архитектурный. С Сашей учился и Миша Посохин, сын главного архитектора Москвы, ныне автор многих занятных, если не сказать странных, сооружений в современной Москве. Правда, к Кремлю, где его папа соорудил Дворец съездов, Миша еще не подобрался. Наряду с элитным, казалось бы, обучением в школе существовали классы, где ученики попутно получали профессии секретарей, естественно, не партбюро, краснодеревщиков и водителей-механиков.
В принципе неплохая идея. Например, Миша, который с рождения знал, что будет начальником, мог, еще учась в школе, подобрать себе секретаршу, коменданта на дачу и личного водителя.
Поскольку Зегаль не предполагал становиться начальником, причем во многом по не зависящим от него обстоятельствам, он подружился в школе с Зеброй и Кушаком, которые учились в соответствующих классах и после школы стали обычными шоферами, но с тягой к высшему образованию.
Что касается Миши Посохина, то поступал я в институт, что называется, рядом с ним. У меня экзаменационный билет был под номером 404, у него – то ли 403, то ли 405. На экзаменах мы и познакомились, так как одновременно ходили их сдавать. Последним испытанием при поступлении у нас было черчение. Но неожиданно место рядом со мной оказалось свободным. Не зная, что Мишин папа – главный архитектор Москвы, я очень за него переживал, подозревая, что мой новый румяный и абсолютно не спортивный товарищ заболел, не выдержав экзаменационного пресса. Первого сентября я встретил Мишу у фонтана во дворе института и удивленно спросил: «Миша, а ты куда исчез?» Посохин покраснел, засмущался (он тогда еще смущался) и признался: «Я с мамой ездил на Пицунду!»
Тут я испытал первый шок провинциала в столице. Второй был в троллейбусе, когда пьяный обозвал пассажира, мешающего ему войти в салон, «жидом».
В Баку за восемнадцать лет я это слово не слышал, а читал только в книгах. И тут вдруг встретил, что называется, живьем! От удивления я выбросил мужичка обратно на тротуар из троллейбуса двадцать пятого маршрута, связывающего две знаковые площади в Москве – Лубянку и Елоховскую. Два охраняющих чистоту помыслов центра.
А самым большим для меня потрясением оказалось то, что пассажиры молчали, но с явным неодобрением отнеслись к моему, как мне казалось, справедливому поступку.
Определение, данное пьяным в автобусе, исключительно подходило к Алику Кушаку. Но это только для идентификации национальной принадлежности. Известно, что существовало тринадцать колен Израилевых. Алик принадлежал к самому яркому из них. Черная густая кудрявая шевелюра, большие карие глаза с поволокой… Володя Преображенский имел вид в соответствии с фамилией – молодого, румяного, застенчивого священнослужителя.