– Мама! – собравшись с силами, крикнул в испуге.
Кроватка остановилась. Появился свет, и понял, что нахожусь на улице, в детских санках, с головой укутанный в стеганое одеяло.
– Потерпи немного, сынок. Больница уже скоро, – сказала мама.
– Не хочу в больницу, – заплакал от безысходности положения, но санки тронулись и снова поехали.
Если бы знал, что той ночью покинул наш лагерь навсегда, так и не простившись с гером Бехтловым и сотнями друзей-немцев. Что из больницы вернусь только через полгода, переболев всеми инфекционными болезнями, от которых там лечили. Вернусь в другой домик и совсем другую жизнь, не похожую на лагерную. Что свою подружку Любочку увижу лишь через много лет, когда роскошная блондинка, будущая актриса харьковских театров Любовь Борисовская, невероятным образом разыщет меня, студента авиационного института. Мы вместе встретим новый 1963 год и даже попытаемся остаться друзьями. Увы. Очень скоро понял, что, несмотря на заверения, Любочке этого мало, а мог ли я предложить ей что-либо иное, уже давно влюбленный в свою Людочку?
А пока мне все еще было шесть, и санки везли навстречу неизвестности.
Я здоров! Какое это счастье! Мне шесть с половиной, и вся жизнь впереди. Наконец-то из инфекционной больницы, где пролежал почти полгода, меня повезли прямо на новую квартиру, которую совсем недавно получили родители.
И вот мы с мамой остановились около старенького двухэтажного домика, и пошли куда-то вверх по открытой всем ветрам лестнице. Мы поднимались все выше и выше, казалось прямо по воздуху – сквозь ажурное сооружение было видно не только все вокруг, но и все под нами. Символические ржавые перила едва держались за такие же проржавевшие до дыр, местами оторванные от основания ступени, а потому вряд ли могли служить “верой и правдой”. И не служили.
А эти железные ступени. Отполированные множеством ног, скользкие даже в сухую погоду, они лязгали и громыхали, как пустые вагоны на стыках, пытаясь непременно выскользнуть из-под ног любого, рискнувшего пройтись по ним без должной подготовки.
Мне вдруг стало страшно от ощущения зыбкости бытия и реальной перспективы внезапно вывалиться в любой из проемов той жуткой лестницы прямо на землю, сплошь заваленную битым кирпичом – останками пятого этажа дома напротив, уцелевшего в войну лишь четырьмя этажами.
– Мама-мама, стой! Зачем мы туда идем? Где наша новая квартира? – вцепился рукой в мамину сумку с моими вещами.
– Она там, сынок. Не бойся. Сейчас дойдем до веранды, отдохнем, – обняла она за плечи свободной рукой.
– Какая же она новая? Наша старая и то была новей.
– Старая была не наша, а эта наша. Вот и дошли, – облегченно вздохнула мама.
А по комнате на трехколесном велосипеде с одной педалью лихо носился младший брат. Пахло неустроенным бытом огромной коммунальной квартиры.
Начинался этап приспособления к неизвестной