Глава III
«О, помните ли, как мы встретились с вами в первый раз?»
Он приехал в субботу в начале вечера, тихого, солнечного вечера, с легким ветерком, способным лишь колебать только что распустившиеся розы. Брайервуд показался сплошь покрытым розами утомленным Лондоном взором Губерта Вальгрева. Розы образовали занавес у входа, розы, белые и красные, охваченные бледно-желтою жимолостью, вились до самой крыши, кусты махровых и диких роз покрывали узкий садик между большою дорогой и домом, а в боковую калитку мистер Вальгрев бросил взгляд на старомодный сад, весь покрытый розами.
– Славное место, – пробормотал он утомленным, полунадменным тоном. – Фермы обыкновенно бывают безобразны.
Все семейство, только что кончившее чай в ежедневной гостиной, услышало стук экипажа, и за канифасовым занавесом появилась небольшая группа, в которой Грация была, конечно, не из числа наименее любопытных. Она забыла, каким унижением был приезд жильца в своем нетерпении увидать его.
Джек и Чарли Редмайн пошли, по приказанию матери, помочь внести багаж приезжего: большой сундук, очевидно вынесший много поездок и, судя по тяжести, наполненный книгами, большой кожаный чемодан, еще более изношенный, два кожаных мешка, три или четыре удочки и души.
– О! – воскликнула мистрис Джемс с нескрываемым отвращением, – я так и ожидала, что он полоскун.
– Он смотрит джентльменом, – сказала Грация задумчиво.
Одному Богу известно, откуда она получила свое понятие о джентльмене, если только не судила по ректору, беспокойному маленькому человеку, вечно ссорившемуся с тем или с другим из своих прихожан, или по викарию, костлявому двадцатидвухлетнему юноше, по-видимому, не переставшему вырастать из своих платьев.
– Он смотрит джентльменом, – повторила Грация мечтательно.
И действительно, мистер Вальгрев носил на себе тот отпечаток благородства, ту невыразимую грацию и величие, которые внушают простолюдинам мысль, что высшее сословие создано из другого материала, чем они.
Он был высок, но не слишком; худощав, но также не слишком. Лицо его обнаруживало следы недавней болезни и едва ли могло назваться красивым: темные волосы, редкие спереди, болезненный, смуглый цвет лица, серые глаза, казавшиеся черными, прямой нос, насмешливый рот, способный выразить многое или ровно ничего, смотря по желанию его обладателя. На вид ему можно было дать лет тридцать пять. Грации он показался старше. Романтичность, которою она, может быть, окружила его образ в своем воображении, должна была рассеяться при виде действительности.
– Но он смотрит джентльменом, – сказала она в третий раз, вынимая из корзинки лоскуток бесполезной работы, ненавистной для глаз мистрис Джемс, и садясь у окна, выходившего в сад.