Два солдата из стройбата. Владимир Лидский

от подобных солдат, сплавить их как-нибудь в командировку или перевести под благовидным предлогом в другую роту, а то и вообще, пользуясь служебными связями, услать в иногороднюю часть. Страшно не нравился ему ещё и религиозный рядовой Пшеничников, упёртый, тупоголовый и тоже непредсказуемый, который своим замутнённым разумом не мог постичь ни воинскую дисциплину, ни новую для него шкалу ценностей, которой предстояло ему держаться во все годы его дальнейшей службы. Его самым первым и пришлось повоспитывать, а теперь уж надо приложить любые усилия, чтобы он в свою часть вообще больше не вернулся. Были ещё аморфный слабак Половинкин, маленький, тщедушный, вовсе и не похожий на солдата, и наглый азиат Алиев, от которого тоже можно было ожидать немалых бед. Правда, из таких, как Алиев в будущем получались неплохие сержанты и властные деды, но до того времени нужно было ему ещё дожить, не растеряв при этом злобы и властной агрессии. И ещё с десяток солдат внушали Коломийцеву самые серьёзные опасения, потому он постановил для себя, что воспитание этого призыва будет жёстким, напористым, а может быть, даже и жестоким.

      События, случившиеся в роте вскоре после принятия новобранцами присяги, заставили его ещё более радикально подойти к воспитательному процессу.

      Раз как-то, сидя в канцелярии, услышал Коломийцев из казармы похабные, вовсе не армейские звуки. Он приоткрыл канцелярскую дверь и потихоньку выглянул, никем не замеченный. Вдоль «взлётки», где салабоны натирали мастикою полы, рядовой Половинкин, потный и взъерошенный, полз на четвереньках по надраенным доскам, а на спине его восседал рядовой Алиев в исподней рубахе, голыми пятками понукавший товарища к более быстрому ходу. В конце казармы Алиев спешился и разлёгся под стеною, а Половинкин так же на четвереньках пополз в обратную сторону, туда, где рядком стояли солдатские сапоги, ухватил ближний к нему сапог зубами, развернулся и, резво перебирая коленками, понёс его, словно собака, хозяину. Когда сапог оказался перед Алиевым, Половинкин разжал зубы. Алиев с нарочитым вниманием вгляделся в сапог. «Не мой! – сказал он вызывающим тоном. – Принеси мой!» И покорный салабон снова двинулся на четвереньках по «взлётке». На этот раз он долго приглядывался к ряду сапог и наконец ухватил зубами тот, на который указывал ему пальцем с противной стороны казармы развалившийся под стеною Алиев. Когда он принёс сапог, Алиев встал и спустил перед его носом галифе. Стоящий на четвереньках Половинкин почти уткнулся лицом в задницу сослуживца. «Поцелуй-ка меня в зад!» – ласково сказал Алиев. Половинкин густо покраснел. «Пускай тебя Оганесян поцелует, – тихо сказал он, – это армянская привилегия… А заодно пусть он тебе вдует своей оглоблей и заткнёт тебя, чтобы ты не вонял тут по всей казарме…» – «Ах ты, харя!..» – начал Алиев и занёс над маленьким Половинкиным увесистый кулак, но тут из-за канцелярской двери вышел Коломийцев и бодро направился к служивым. Солдаты вытянулись перед ним в струнку. «Рядовой