– Что – здесь? – Анатолий потыкал пальцем вниз. Здесь, мол, на базе.
– Почему – здесь… Там! – вновь показал дежурный за окошко. – У второго крылечка. – И встал.
Мы двинулись вслед за ним посмотреть. Зачем?..
– Сколь же я их, глупарей, переспасал… – бубнил дежурный.
У второго крылечка, горбясь, лежал брезент, накрыв что-то вроде набитого мешка – утопленники почему-то кажутся короткими. Там, где брезент не примыкал к земле, жужжали мухи.
Странно, глупо, неловко – и что тут еще скажешь? Хотелось вызвать в себе сочувствие, но было просто неуютно, зябко – и все.
– Милиция ночью приезжала, акт составляли, сегодня машина придет… – Дежурный погрозил нам, кивая одним только пальцем, а сама сжатая ладонь не двигалась. – Глядите у меня, осторожней! От вас только неприятности… – Тут силы его иссякли, он ушел в конторку мучиться дальше.
– Я тоже как-то одного спас, – задумчиво пробормотал Анатолий, подняв воротник. – Давно…
Утро мы провели на Святом, поймав по десятку мерных белых карасиков. Потом Анатолий что-то крикнул мне издали со своей лодки и поплыл назад, очевидно торопясь на ГРЭС. А вечером мы опять встретились в нашей комнатке.
На базе и кухонька была, ну мы и сварганили на газовой плите из карасей рыбный супец. Почему не уху? Ухой у рыбаков обычно называют, лишь когда к ней, как говорят, «нолито». А поскольку мы оба, оказалось, трезвенники, к тому же и корвалолщики (главная причина праведной жизни), у нас был – рыбный суп. Пару раз обманывающий себя дежурный все-таки толкался к нам в комнатку с преувеличенными извинениями, надеясь на авось, но, так и не увидев заветное, исчез напрочь.
– …Помните, я утром сказал, что спас одного утопающего? – проговорил Анатолий, мощно дуя на свою богатырскую, чуть не с половник, ложку, так что в ней бродили волны. – А главное – кого!.. Тоже в Воронеже…
И хотелось ему что-то рассказать, и нет, – не стал, утопленника давно увезли, но край оставленного на месте брезента все еще был виден из нашего окна и трепыхался на ветру, будто там его кто-то торкал ногой.
Мы потушили свет и завалились спать одетыми – холодно, – еще и накрылись одеялами. Голова все проваливалась в глубь хилой подушки, я бесполезно взбивал и взбивал ее, пока Анатолий не посоветовал подложить телогрейку.
Мы лежали молча…
– Если хотите, расскажу, – вдруг несмело сказал он.
– Давай. Все равно не заснешь.
Это его озадачило.
– Ты о себе? – осторожно спросил он.
– И о тебе… Извини…
Анатолий опять помолчал, раздумывая, и все же решился. Во тьме не спеша зазвучал его тихий, какой-то мальчишеский сейчас голос… Рассказывал он мне открыто, как вроде другу. А впрочем, именно как чужому, близкому-то он бы, может, и не посмел. Будто самому себе – лежа на спине, в потолок говорил…
– Мы