– Приятно слышать, – отметил тот.
– Но также и как бывший морской пехотинец.
– Тесно у тебя, – сказал Фомин. – Тренировка простора требует.
– Я не о том, – отмахнулся Тимофеев. – Что бы ты сделал, если бы на тебя напал нетрезвый хулиган?
– Я бы много чего с ним сделал, – усмехнулся Фомин. – Мой организм не любит, когда на него нападают. В нас эту науку вбили накрепко.
– Мышечная память, – солидно произнес Тимофеев. – Мне нужна твоя мышечная память хладнокровного и умелого бойца. Ты ведь сам порой не задумываешься над тем, что в ней заключено…
Он кивнул в сторону магнитофона «Днiпро» образца начала шестидесятых годов, в деревянном корпусе с чернильными кляксами.
– Я перепишу твою мышечную память на магнитную ленту, – пояснил он, – а затем с ленты перекачаю в свои дряблые мускулы. Надеюсь, это пойдет им на пользу.
– Ну, ты даешь, – только и выдавил пораженный Фомин.
Он приметил, что от магнитофона тянется множество тонких проводков к верблюжьему одеялу, небрежно брошенному на диван.
– Послушай, – сказал он. – Да у тебя вместо датчиков одеяло.
– А что? Пришлось немного обработать дезодорантами верблюжью шерстку, чтобы проводила импульсы. Но это не проблема, это пустяк по сравнению с самой техникой перезаписи. Однако я решил и эту задачку…
Он умолчал о том, что на преодоление таких немыслимых трудностей его подвигнул образ девушки Светы, беззащитной перед грозящими ей невзгодами и опасностями.
– Что я должен сделать? – спросил опомнившийся Фомин.
– Сесть на диван и закутаться в одеяло.
Фомин взялся за краешек верблюжьей системы датчиков, но замер в сомнении.
– Виктор, – проговорил он. – Ты, конечно, личность незаурядная, и зря тобой не интересуются кому положено. Я тебе доверяю безоговорочно. Но… с моей-то мышечной памятью ничего не случится? Она не сотрется?
– Не волнуйся, – успокоил его Тимофеев. – Вспомни, как работают магнитофоны при перезаписи. Главное – не перепутать кнопки.
– И все же… – продолжал колебаться Фомин. – Может быть, я не самая подходящая кандидатура? У меня есть один знакомый мичман – вот кому я всегда завидовал! Он мог бы один против десяти…
– Я избрал тебя не только потому, что ты бывший морской пехотинец, – серьезно ответил Тимофеев, – но и потому, что ты мне друг и заведомо хороший человек, мышечная память которого не хранит никаких дурных привычек.
После таких слов Фомин проворно закутался в одеяло.
– Твоя правда, – сказал он. – Мичман этот, надо признать, большой бабник…
Тимофеев запустил магнитофон, и лента неторопливо стала вбирать в себя все познания бицепсов, трицепсов и квадрицепсов Николая Фомина. Сеанс длился около часа, на протяжении которого Тимофеев напряженно следил за подрагиванием крылышек индикатора, пылавшего зеленым