Сейчас он тоже свалил одного из пулеметчиков. Второго срезал из «дегтярева» Родька Шмырёв. Третий фриц из дзота успел нырнуть в кусты и уйти от точной пули лейтенанта.
– Ах ты бля! – ругнулся Ступак, высматривая новую цель.
Теперь я вел огонь по бронеколпаку. Двое уцелевших танкистов с догоравшей «тридцатьчетверки», где остались в огне два их товарища, расстреляли диски своего пулемета и кричали мне:
– Добивай его, гада!
Пуля звякнула и согнула заслонку, наполовину прикрывающую амбразуру. Для стрельбы немецким пулеметчикам осталась слишком узкая щель. Было видно, что они пытались расширить ее какой-то железякой. Мы выстрелили с Долгушиным одновременно. Одна из пуль разорвала уже вогнутую пластину и угодила внутрь.
Лейтенант Ступак воспользовался паузой (хотя вовсю вели огонь немецкие винтовки и автоматы), закричал, размахивая своим ППШ:
– За Родину, за Сталина… Вперед!
Голос сорвался, он хрипел. Но рота уже поднималась. Было страшно, но и оставаться в снегу под носом у немцев было не менее страшно. Люди понимали, что за час – два их всех выбьют.
Фонтанами плясали на снегу частые взрывы 50-миллиметровых мин. Сноп мелких осколков ударил в лицо красноармейца. Крик обреченного человека заставил вскочить лежавших поблизости. Лейтенант Ступак бежал, стреляя из своего ППШ, бок о бок с ним наступали с десяток бойцов. Штыки их винтовок были примкнуты.
Матерясь, встали в рост закопченные танкисты. Пулемет без патронов они оставили. Бежали с наганами и «лимонками» в руках. Я разглядел нашего соседа Филиппа Черникова. Видимо, взводного лейтенанта убили, и он вел за собой весь взвод, вернее, его остатки.
Какой-то период боя выпал у меня из памяти. Я лихорадочно стрелял по вражеским вспышкам. Затем в прицеле стали мелькать шинели наших красноармейцев. Мы подхватили свои ружья и выбрались из вязкого снега.
Продираясь сквозь остатки колючей проволоки, порвал ватные штаны. Помог выпутаться Гришка. Он волок меня, как трактор, ухватившись за ствол ружья. Делая очередной шаг, увидел тело красноармейца, лежавшего на спине с открытыми ртом и глазами. Я хотел шагнуть в сторону, но не успел. Впечатал свой огромный валенок в живот лежавшему. Человек издал екающий звук, дернулись руки, но он был мертв – я понял это по цвету лица.
От нас не отставал помощник погибшего сержанта. На лице застыла кровь, но он упорно тащил на плече ПТР.
– Живой? – окликнул я его.
– Нормально. Башка только гудит.
Он был без каски. Из порванной ушанки торчали клочья ваты. Видно, парня зацепило, но он продолжал упорно бежать.
Уже шла рукопашная схватка. Мелькали приклады, штыки, саперные лопатки. Немецкий лейтенант, в каске и туго затянутой портупее, стрелял из пистолета и что-то выкрикивал, поднимая боевой дух подчиненных. Он в упор застрелил одного,