Промелькнёт прохожий
возле фонаря.
И опять ни звука
на моей дороге.
Будет та же скука,
той же быть тревоге.
Той же быть кручине,
те же сны приснятся…
«Как бы мне, рябине,
к дубу перебраться?»
Август
Поздний август пришел без оглядки,
задохнулся, устал, заспешил.
Он осинам бордовые латки
на зелёные платья нашил.
Под еловые сизые лапы
побросал с перехлёстом дождей
сыроежек лиловые шляпы
и косматые губы груздей.
Взбудоражил тихоню Ветлугу,
приподнял и размыл берега;
разметал по колхозному лугу
молодые крутые стога.
В палисаднике вянет крушина,
жернова захлебнулись зерном.
На дороге буксует машина,
до отказа гружённая льном.
Хлеб 47-го
Может быть, забудется и это:
как, проклятым полымем паля,
жгло хлеба засушливое лето,
и от боли трескалась земля.
Как в домах – больным, по уговору —
береглась последняя трава,
и сухую липовую кору,
скрежеща, мололи жернова.
Но запомню: проливные грозы,
золочёный колос у плеча,
длинные, скрипучие обозы
в бубенцах и лентах кумача;
и вчера, увидя море хлеба,
на колени став у поля ржи,
на голос, поднявши руки в небо,
плакала старуха у межи.
Стихи о детстве
Мне ни правдами, ни сказками
не забыть такой поры…
Там звенящими салазками
кто-то падает с горы.
Там блестят и пахнут шишками
начала январей.
Там боялась я с мальчишками
ловить нетопырей.
Там ветра поют тростинками
у маленькой реки,
и под тонкими осинками
сидят боровики.
Там сугробы пахнут вёснами
(звончей, ручей, журчи!),
а под мартовскими соснами
токуют косачи;
а метелями крылатыми,
когда вокруг темно,
ходит серый волк с волчатами
под мамино окно;
и, рванув цепями тряскими,
воют псы у конуры…
Мне ни правдами, ни сказками
не забыть такой поры!
…А вечер пришёл, и посёлок улёгся,
и тучи закрыли луну и звезду.
И я воровала лиловые флоксы
в заросшем малиной соседском саду.
В гривастой траве – ни дорожки, ни следа,
в обнимку с крапивой стоят лопухи.
Я ночью однажды из окон соседа
услышала: кто-то читает стихи.
И я пробиралась вдоль мокрого сада,
и боль, и дыханье в груди затая,
и слышала в окнах: «Гренада, Гренада!»
И снова: «Гренада, Гренада моя!»
Я, тесно прижавшись к некрашеной стенке,
забыла