Я остался на Луне. Надежда Васильевна Рябоконь

ой, и завершался пылесосом, подлежащим ремонту. Остальной хлам; оконная рама, почтовый ящик, стеклянные банки, и всякая мелочь, был распределен по внутреннему периметру балкона.

      Неприкосновенными оставались лишь два старых кресел. Они принадлежали Художнику и Поэту.

      Хозяином балкона на шестнадцатом этаже был Художник, а Поэт его постоянным гостем.

      В одной комнате он жил, а в другой творил, она называлась Мастерская.

      Художник, каждый раз, принимаясь за новую работу лелеял в себе надежду что, именно сейчас из-под кисти выйдет главная картина в его жизни, но нанеся последний мазок, знал, – главная картина опять впереди.

      Поэт же был уверен, – все, что им сотворено значительно и нетленно. И, поставив точку в конце своего гениального творения, частенько провозглашал себя «сукиным сыном».

      Может быть потому, что у каждого в своей области была заложена программа одаренности, и каждый имел свой рычаг, при помощи которого мог совершить новый прыжок в искусстве, общаться этим двум людям было интересно, легко и приятно.

      Они не старались поучать или разубеждать друг друга, наоборот, каждый удивлялся, восторгался и ценил талант другого.

      Ведь Поэт не умел писать картины, а Художник не умел писать стихи, и они смело могли делиться своим замыслом и от этого получать удовольствие.

      Все всегда начиналось с балкона, со стартовой площадки, ведь с шестнадцатого этажа и небо кажется близким и до звезд рукой подать.

      Был поздний августовский вечер, самое любимое время для двух друзей.

      Тогда их беседы плавно отделяли балкон от стены дома и уносили к звездам, и держали там, внутри звездного невода, не давая улететь в бездну.

      В этот раз Поэт пришел к Художнику по приглашению, специально, чтобы посмотреть новую картину.

      Это Поэту, чтобы показать свое произведение, достаточно просто сложить листок с новым стихотворением в карман, а Художник готовую картину может продемонстрировать только в своей Мастерской.

      Они сидели на балконе, возведя лица к небу, неподвижно и сосредоточенно, как два звездочета.

      – Звезды загораются не все разом, а как будто по очереди, – сказал Поэт, – тебе это не напоминает утренние сигналы ранних птиц? Когда сначала слышен одинокий свист, монотонный, с точно выдержанными паузами, и только потом к нему поочередно присоединяются другие птицы, и их пение постепенно сливается в разноголосый хор.

      Художник равнодушно пожал плечами: – Вообще несопоставимо…

      – Вот пришло в голову, – смущенно отозвался Поэт и загрустил.

      А может быть его мозг уже работал на рифмы.

      Они надолго замолчали.

      – Ты собираешься показывать, или нет? – словно очнувшись, воскликнул Поэт и посмотрел на часы, – или у тебя опять, чуть-чуть не то?

      – Так в мастерской же. Чего расселся, вставай, пошли, – хмыкнул Художник, и первым вышел с балкона.

      Мастерская художника, это помещение с мольбертами, рамами, подрамниками, картинами, кистями, красками, и там не всегда чисто. Вернее, там просто бардак, но он, как говорится, какой надо бардак. И Поэт, бывая там, этому уже не удивлялся, хотя сам любил порядок и чистый стол, когда работал над новым произведением.