На этот раз вопрошаемый, неожиданно для себя, не отмолчался.
– Чувствуешь себя чем-то средним между тяжёлым больным и бомжом! Карантин, маски у всех, проверяют постоянно, сон по расписанию. Потом моешься салфетками и спишь в мешке!
Журналисты улыбнулись.
– Да, и ещё хомяком: тренировки по два с лишим часа, еда из пакетиков. Разве что на карусели можешь долго кататься!
Журналисты покатились со смеху.
На самом деле «шутка» была чересчур правдивой, чтобы веселить причастных. Пётр давно удивлялся способности коллег видеть в своём деле какую-то романтику. Она бывает только в глупом кино, а в реальности – унылый быт и неудобства. Ну да, за восемьдесят лет с первого полёта человека в космос модули, за счёт миниатюризации технической набивки, стали чуть просторнее, системы безопасности чуть надёжнее, скорости чуть выше – но чёрта с два они расхаживали по кораблю с искусственной гравитацией и симпатичным бионическим дизайном. Причина проста: не выгодно.
Не выгодным был и чудом состоявшийся полёт «Аэлиты-10». Новейший совместный проект «СЕТИ» и японского «Центра поиска внеземных путей» (ну и названьице!), корабль должен был продолжить исследования ближнего космоса на предмет следов инопланетных цивилизаций – и вопреки здравому смыслу и практическому мышлению исправно финансировался какими-то эскапистами. Сперва Михайлович хотел отказаться – стыдно, право слово, верить в эту чушь! – но в конце концов уступил, поддавшись на уговоры Светы.
Помимо инженера Петра, экипаж, которому предстояло год шататься по солнечной системе (опять же: дальше – дорого!), включал моложавого американца Луи – бывшего лётчика-спасателя, отец которого слишком любил джаз, француза-ксенобиолога Мишеля, притащившего на орбиту чудовищно долгоживущую мышь, кореянку-хирурга Син Мин, соотечественника-агронома Ивана и латыша-астронома Яниса. Ах да, ещё имелся роботизированный помощник по кличке Нина, которую, впрочем, за человека почти никто и не считал.
На взгляд инженера, все ребята были приятными и покладистыми – но очень уж несерьёзными. Так, по дурацкой с его точки зрения традиции вот уже лет десять каждому космонавту придумывали прозвище. Например, Луи, припомнив легендарного тёзку, нарекли Джазменом, Син Мин навязали «Зайку» – феминизм в космос не завезли, да ей и самой нравилось – а Ивана, недолго думая, обозвали Царём.
Сам он старался избегать этого баловства, сколько мог – но увы.
– Фамилия у тебя какая-то неподходящая, – как-то во время совпавшей тренировки рассуждал Мишель, крещёный русскими «Мышелем», – «Добрых», это, по-вашему, вроде gentil? Kind-hearted, по-английски? Не похож. А вот имя что надо! Ноешь и ноешь.
С тех пор, с подачи француза, Петра обзывали Пьеро, в коем качестве он существовал уже шестой месяц.
Пережив очередную неизбежную встречу с жутким космическим туалетом, так и норовящим засосать зазевавшегося космонавта, и опустошив в своём модуле тюбик какого-то химозного йогурта – то ли с клубникой, то ли с яблоком, – Пётр полез проверять расписание на день. К своему неудовольствию он обнаружил там слишком мало работы и слишком много свободного времени.
«Праздник, чёрт его побери. “Психологическая разрядка”. Тфу. Лодыри…»
Хуже всего был пункт «сеанс связи с близкими».
– Мишель, эй, тебе вроде надо покормить мышь? – обратился он к проплывающему мимо модуля французу. – Давай я, иди собирай свои данные по излучению.
– Покормил уже, Пьеро! Добрый кусок камамбера стрескала.
На этот раз от милых родственников отделаться не удалось.
Света, как всегда, пыталась изображать образцовую жену и мать. После поистине средневекового допроса о ходе полёта она приступила к пытке «дела семейные».
– Васька увлеклась какими-то голоданиями. Врач говорит, до анорексии недалеко, а в её возрасте это особенно опасно. Советует свозить в специальный санаторий.
– Ну так свози.
Пётр скосил глаза на часы в верхней части экрана. Еще пять минуть.
– Господи, ну неужели ты не можешь быть чуть заботливее? Ты бы поговорил с ней, сказал, не знаю, что космонавтам на скелетов быть похожими нельзя, её бы не взяли, что-нибудь такое – она же так восхищается…
– Голодай-не голодай, всё равно you’re gonna die, – процитировал он подслушанную шутку, – это подростковая дурь. Если с башкой всё нормально, пройдёт.
– А если нет?!
– Так, хватит молоть ерунду. У меня время закончилось. Дела. Всё, пока. Иди, это… работай.
Пётр отключил связь и облегчённо вздохнул.
В восемь по Гринвичу, когда коллеги всем международным составом справляли русское Рождество, он сослался на усталось и спрятался от суеты у себя. Даже в одиночестве отдохнуть не получилось: следовало, в конце концов, разобраться – раз и навсегда. Ещё дошкольником Пётр принадлежал к тем людям, что предпочитают идти к врачу самостоятельно и сразу.
Жужжание