А самые же отчаянные и смелые удостаиваются великой чести – дружбы Дракона, и тот дарит другу своему из людей каплю своей крови, и становятся у друга Дракона глаза Драконьи – светятся они светом зеленым, фосфорическим. И потому бежали сонки.
Конечно, с ним надо по-другому! А ну, как укусит?!
А приехавший – ясное дело, принц! – пакефидец ехал себе спокойно по улицам, грубо и добротно сколоченным из серого булыжника с высеченными на нем мерзкими мордами Чиши, ехал по главной площади, где еще сохранился фонтан, сложенный, правда, уже не из хрусталя, а из черного мрамора. Мерзкое сплетение тел было вырезано в камне, черная вода волновалась и поблескивала, когда серо-стальные холодные струи извергались из ушей и оскаленного рта одноглазого каменного божества. И башни сохранились, и вершины их по-прежнему украшали рубины… Пакефидский принц был на редкость маленьким и хрупким. Можно сказать – женственным. Ни внушительных размеров меч, ни окованные железом перчатки, ни пояс тяжелый, украшенный дорогими камнями и зеленым металлом, мужественности ему не придавали. Скорее наоборот. Молод был принц, что еще скажешь. Едва ли стукнуло ему семнадцать. И, как и всякий молодой человек, он был любопытен донельзя.
– Савари, – позвал он, обернув голову в серебристом шлеме, увенчанном длинными перьями, к всаднику слева, сидящему на черном жеребце. Седовласый старик, прячущий темное морщинистое лицо под капюшоном черной рясы, почтительно склонился:
– Что, мой господин?
– Это что, и есть та самая прославленная статуя царя Чета?! – и рыцарь звонко расхохотался, закинув голову, а его свита позволила себе слегка улыбнуться, разделяя веселье хозяина.
Статуя-храм была громадна, и все же то, что о ней говорили, было явным преувеличением. А рабы, что её ваяли, были лишены и капли художественного вкуса. В подножии статуи, в складках одеяния сидящего будто бы Чета, был устроен вход в храм, что придавало какой-то неприличный оттенок всему виду. В храме свершались обряды в честь сонских богов, и дым из курильниц и жертв, сжигаемых на алтарях, выходил из каменных ноздрей царя, отчего нос статуи закоптел донельзя; вытаращенные глаза статуи были с ненавистью обращены к импровизированному дымоходу.
– Забавно, – подвел итог рыцарь, посмеявшись. Бесстрастный Савари кивнул головой, соглашаясь.
– Что забавляет тебя, о, высокий господин? – раздался внизу сладенький голосок и рыцарь перевел взгляд на мостовую.
На серых плитах стоял маленький тощий сонк с гадливой хитрой физиономией, слишком маленький для сонка. Как и у прочих сонков, у него была чрезмерно развита нижняя челюсть, стриженные под горшок сальные волосы и торчащие уши. Однако вместо шкур вонючего медведя на нем была не то сутана, не то мантия из чистого и нового черного бархата, а на грудь спускалась массивная золотая цепь с прикрепленной к ней медалью (на ней был изображен рогатый Чиши), словом, перед приезжими