И вот оно что вышло. Перестал бежать поток знаний и мудрости. Остались птенцы желторотые без гнезда. Только симплифайд у них и был опорой. Ещё лет пятьдесят прошло, и всё в мире остановилось. Наверх люди уж не смотрели, белки голубоватые под брови изогнутые уж не закатывали – какой там! Не упасть бы, под ноги себе глядя. Да и тоски они не чувствовали больше. Слова такого не было. «Грустно» им было. И всё. От этой грусти стали они хворать. Спросит их врач: «Хау ю фил?» А они только: «Сэд»4. «Грустно», значит. А почему грустно, отчего – высказать не могут. Слов-то нет. Разве ж такие науку вперёд двинут?
Хорошо, что психолингвисты тогда вмешались. Они-то по роду занятия своего языки разные учили и увядание от грусти отличить могли. А так оно и оказалось: мозг человеческий от симплифайда увядать начал. Невдомёк его создателям было, что разум – языка отражение. С хорошим языком разум прибавляется, мысль формой обрастает, другую порождает. А с худым языком и разум худ.
Стали люди старые языки восстанавливать. Казалось бы, меньше ста лет прошло, – а всё подчистую позабылось. Тут лингвисты давай стараться: раз уж с чистого листа начинать, значит, можно самое лучшее взять. Да только где оно – лучшее? Какой век за основу брать? Решили они книги разных времён читать и сердце своё слушать. Что нравилось, от чего душа пела, то и брали. Вот так и сочинили языки обратно – вроде те же, да иные. Русский – он такой вот стал, как я сейчас вам сказываю.
Ох и тяжко после симплифайда было норматив учить! Ох и ломало всех! Школьники на уроках воем выли, а на улице – на симплифайде подвывали. Два-три поколения друг друга сменили, прежде чем норматив прочно в обиход вошёл и младенцы его из уст родителей впитывать начали. Строить – оно ж не ломать.
Корни свои заново обретя, начали люди опять на небо поглядывать. Наука вперёд двинулась, да так, что только успевай. Ракеты одна за другой в небо сигали, космические станции на орбитах разных планет появлялись, двигатели Алькубьерре загудели, звездолёты всё дальше вглубь космоса забирались… Дело, видать, не в том было, что общего языка не хватало, а в том, что люди его между собой находить не умели. А тут, через ошибку споткнувшись, снова выучились. Вавилонская башня наоборот вышла…
Симплифайд только в университетах потом изучали. Сделали его языком компьютерного интерфейса и жаргоном космонавтов. Тут он весьма удобен был. Краток, сух, однозначен. Моему отцу симплифайд ещё в юности полюбился, он и с однокурсниками на нём разговаривал. Вот и после исчезновения сигнала звездолёта в него с головой ушёл. Не только потому, что все данные в компьютер на нём вносил и анализировал, но и оттого, что чувствовал на нём меньше. Я уж говорил: «грустно» и даже «очень грустно» всё равно легче, чем «тоскливо».
Часть третья. Митька
Пока отец упрямо последние данные с беспилотника перелопачивал, мир