– Пшел вон, – вяло оборвал его Николаев.
Разговор с Ландышевым в плане морали его почти не зацепил. На всякий случай он нарисовал ему подписку о невыезде, но уже понимал, что это дело победных реляций не сулит. Понял это и Лунин, ознакомившись с показаниями Ландышева.
– Я бы повесил трупы на него, – искренне признался Лунин. – Одной мразью в городе стало бы меньше, а воздух – чище. Как посмотрю на эту педерастическую сволоту, такое зло берет. Люди из кожи вон выдираются, вчерашние аспиранты дворниками работают, а эти гниды жопой их бабки гребут. Бабы рожать отказываются – детей кормить нечем. Наверху все евреи да пидоры захватили – такая безнадега…
– Антисемит, что ли? Или гомофоб? – полушутливо остановил напарника Николаев.
– Да хоть горшком назовите, – не понял шутки Лунин. – Я вам честно скажу: начнись завтра какая-нибудь заварушка, типа фашистского переворота или большевистской революции, ищите меня у нового папы Мюллера. Не по убеждениям. Уж больно мозги кое-кому вправить хочется.
– Ты бы со своими мозгами сначала разобрался, – строго сказал ему Николаев. – Что там с Владивостоком?
– Ничего. Вот отчет – почитайте. Хотя смысла уже, наверно, нет. Все и так ясно…
Глава седьмая
Она вела себя естественно. Веселилась, встречалась с подругами, родственниками и знакомыми. С удовольствием рассказывала ему о своих впечатлениях по вечерам. Иногда ей звонил муж. Она прикладывала палец к губам и нежно ворковала: «Да, котенок… Я тоже, котенок… Нет, котенок… Ты себя хорошо ведешь? Я тоже… Конечно, скучаю, котенок… Целую… Хорошо…» Она разговаривала с мужем, он смотрел на нее и пытался найти отличия в том, как она ведет себя с ним и с благоверным. Ему хотелось, чтобы эти отличия были. Он их придумывал сам, когда то ли замечал, то ли дорисовывал ее желание поскорее прекратить телефонный разговор и вернуться к нему. Когда она спрашивала у мужа про деньги, а потом объявляла: завтра гуляем! Когда рассматривала ногти одной руки, другой прижимая трубку к уху, а перед ним приподнимала плечико в неосознанном кокетстве и уже так же, как и он, тушила сигарету в пепельнице – отламывая огонек и укладывая рядом пустой фильтр.
О приобретенной от него привычке тушить сигареты она сообщила сама. Ему этого было мало. А в те моменты, когда он и вовсе не видел искомые отличия, он, пользуясь ее беззащитностью, садился на пол перед коленями Лапочки и, с силой раздвигая ее напрягавшиеся ноги, проникал лицом туда, где одно его дыхание заставляло голос верной жены сбиваться и дрожать, торопливо прощаясь с «котенком», которого она «любит, целует», но ей «кто-то звонит по второй линии – может, мама что-то хочет