– К Домне Авдеевне! Вперёд! – звонко восклицает на весь околоток Охотин Четвёртый, как звали его дома, а Влас издаёт нечленораздельный рычащий звук и бражная компания устремляется в кабак. Облобызавшись с нетвёрдо стоящим на ногах громогласным Власом, Пётр останавливает коляску. «Господи, и это вместо того, чтоб во храм Божий пойти в такие деньки! Что же это со мной делается? Братья, вон – делом заняты, даже и Серёга, если разобраться, а я… Отцу, так могут и просто памятник водрузить посредь столицы, а я… Всё пытаюсь «в народ войти»… Кажись на днях день ангела у отца… Какой нынче день календаря? Ну, такое в последний раз позволю и – к лешему этих «сынов народа» – пьянчужек жалких! Сначала с годик по кабакам, да по домам терпимости с однокашниками и всё в ущерб учёбе. Теперь и этого мало, всё с отребьем якшаюсь, чтобы сблизиться с народом, понять его, чтоб не как братец Борька, по книгам, да ещё иностранным, о народе хочет позаботиться. Но ведь и меру пора мне знать, не ровен час и спиться можно. Ведь боле хотел себе доказать, что мужик я не промах. В драки всё лез…»
– Не хмуряй чело своё, дружище и вождь наш, вперёд, так вперёд, твою мать! – прозвучало над самым ухом, и пелена подкисшего перегара окутала ноздри Петра.
– Тьфу ты, свинья свиньёй ты, Влас, душа твоя забубённая!
– А я, вот, начал, стало быть, недавно окучивать одну купчиху, да удобрять. Повалять её, за мясистые бока похватать, да и облегчить кошель, заодно…
– Да пошёл ты к чёрту, Ермилка, ну тебя. Да нужен ты, дылда иродова уважающей себя купчихе? – а в сторону Петя добавил, – И с кем связался!
– Выходит, что нужен, Петруша, уже отведал купчиного мяса-то. Сладко! Нынче я угощаю вместе с Петром Гордеичем! – хорохорился долговязый тощий, поскрёбывая редкую колючую бородёнку.
– Ну а как купчина про то прознает, Ермилка, что с тобою будет, несчастным? Мокрого места не останется, дылда ты лоботрясная, – протрезвел от ветра в багровую физиономию Влас.
– Так, вдовушка она, стало быть…
– Чем похваляться-то, коль так? Егозлив уж больно ты… Ты Ермил, никому, брат, не мил, – промычал ломовик Влас и зашёлся дураковатым смешком, – А ты не молчи, Петро, ты с народом разговор ведёшь, не с кем-нибудь, а с самим народом! Так и веди, разговор-то!
– Вот ещё фарисей тут! Да какой вы народ? Рвань, люмпен-пролетарии вы, а не народ, – вздохнул, отмахнувшись, Пётр.
– Хлестани ты её пошибче, дуроплясина, не терплю езды медленной! – гаркнул верзила Влас на худоконного извозчика в синем армяке, – Эй, залётные! Шевели давай своих нечищеных разномастных. Пойдёшь налево – придёшь направо. Не извозчик ты, а водовоз – вот кто!
– Но, полегче. Это тебе не твой битюг3. Обращения требует, – поучающе произнес Ермил.
– Своих битюгов ты так хлестать будешь, – огрызнулся извозчик.
Колёса загрохотали по булыжной мостовой. За поворотом уже маячило знакомое гостеприимное заведение. Сошли. Пётр был недоволен скоростью извозчика и хотел было заплатить