Когда-то, очень давно, еще подростком, отец взял его в поход, который предприняли, объединившись, семьи нескольких юрацких и тунгусских родов. Они ушли далеко, так далеко, как Ябто не кочевал никогда в жизни, – к верховьям Йонесси, где обитали народы, живущие разведением невиданных в тайге зверей – лошадей и овец.
Они дошли до тех мест, где тайга обрывается голым пространством в плавных холмах, утыканных стоячими камнями, и возобновляется у подножия гор, покрытых вечным снегом.
Там была война – добрая война. Ябто вспомнил убитого врага, в руках которого была короткая палка, имевшая продолжение в виде длинной косицы из заплетенных тонких ремней. Товарищи отца столпились вокруг врага – убитый, по всему видно, был человеком высокого звания.
– Это – зачем? – спросил юный Ябто, указывая на палку. – Пасти оленей?
– Нет, для оленей палка слишком коротка, – рассмеялся отец. – Это – чтобы бить. Просто бить и больше ничего.
Семья Гуся жила дичью и рыбой, а оленей имела самую малость, только для перекочевок. Подобная вещь была в их краях лишней. Но теперь Ябто вспомнил о ней, и, сидя в походном чуме, несколько дней отдал тому, чтобы сделать себе такую же.
Плеть оказалась удивительной вещью. Она открыла Ябто тайну: человеку не все равно, чем его бьют. От каждого битья – разный прок. Одно дело, когда рукой, или тем, что попадется под нее в мгновенье гнева, – человек, понял Ябто, может стерпеть и даже простить такие побои. Иначе бывает, когда появляется вещь, сделанная только для того, чтобы причинять боль, – особенно если она сделана искусно. Сам вид такого орудия ломает любое упрямство и делает волю мягкой, как глина.
Наконец, плеть делает другим того, кто держит ее.
Сжимая рукоять нового орудия, Ябто прогнал слова старика о памяти, живущей в крови. Он избавился от стыда за ошибку – что сразу решил сделать приемышей наследниками, а не рабами. Раб – дело хлопотное: его надо стеречь и помнить, что даже сломленный и покладистый невольник, все равно что забытая в лесу яма с кольями на дне… Пусть не увидит Ябто себя в окружении четырех воинов – пусть будет два воина, это неплохо, у других и того нет. Теперь широкий человек знал, как жить, и успокоился.
– Не слушали меня доброго – послушают меня с плетью, – сказал Ябто в полный голос и, быстро сложив походный чум, пошел к стойбищу.
Четыре, а может, и пять дней, во время которых отец не показывался в стойбище, никто не решался подойти к лабазу, где был заперт Ёрш.
Я страдал, но и у меня не хватило духу.
Одно было ясно: то, что совершил Лар, уже не покрыть никакими побоями – оставалась только смерть. Но и поверить в то, что глава семейства, как оленя к празднику, убьет человека, который считается ему сыном, люди не могли.
Ябто вернулся в стойбище с новой вещью, притороченной к поясу. Сыновья и жена широкого человека никогда не видели подобного орудия, но не спрашивали о его назначении – на такой вопрос уже не было смелости, да и нужды не было.
Увидев