– Данилыч, веди, что ли, песий сын! Ты ж у нас мастер всяческих таковских дел! Да смотри, сыпь, как горох, чтоб купчихе продыху не дать.
Алексашка, ударив себя по боку руками, затараторил:
– Ух, мин херц, будь покоен, обложу, как лису в норе, не отвертится. Да и кто ж тебе откажет? Нечто дурень какой…
Вошли в дом. Просторно, чисто, в углу образа с лампадкой, посредине стол с самоваром, снедь всякая. Сама хозяйка стоит спокойненько, ни испуга в глазах, ни смущения, ни удивления, будто давно их поджидает. Статная, пригожая, глазами обвела всех, только и сказала:
– Здоровы будете, гости дорогие, милости прошу, – ручкой белой повела, за стол усадила.
А мужики-то стоят и молчат. Они-то хотели нахрапом взять, а она их степенностью своей осадила. Алексашка и тот язык прикусил, глаз так и загорелся. Уж больно смутила она его статью и сдобностью своей. Ну, не баба – яблочко наливное!
– Здравствуй, здравствуй, Акулинушка! – Подойдя к ней и взяв ее за плечи, засмеялся царь. – Вижу, не зря Антип мается, есть с чего. Ишь, малина какая расцвела, сама в рот просится! – Он смачно расцеловал купчиху в обе щеки и губы. – Сыпь, Данилыч, как знаешь, – приказал он Алексашке, – да чтоб без поворотов. Антип, вон, сам не свой.
Купец, не мигая, смотрел на Акулину Карповну и, казалось, плохо понимал, что здесь говорят. Меншиков встрепенулся.
– Сватать тебя пришли, почтенная Акулина Карповна, – скороговоркой начал он. – Такому товару – купец-молодец, Христос да венец. Что ж куковать одной? Молода, пригожа, деток рожать должна, а с молодым-то соколом и гнездышко совьешь и птенчиков выведешь. Антип тебе челом бьет, да и мы с Петром Алексеевичем хлопочем, чай, сама видишь.
– Не слепая, небось, вижу, что государь, да не разберу что-то ты кто. Тараторить мастак, а так – не пойму.
– Меншиков это, Ляксандр Данилыч, – выдохнул Антип, – денщик царский, первый его помощник во всех делах.
– Дело говорит, – поддакнул Меншиков, – вот какова честь тебе, каких сватов дождалась. Заживете с Антипкой, как мед с сахаром. И пара с вас хороша, и детушки пойдут ровные. Любо-дорого будет глянуть.
На ее-то месте другой кто, поди, и рта бы не раскрыл посля всего, а этой хоть бы хны. Посмотрела она эдак лукаво на царского денщика и говорит:
– За честь такую, конечно, спасибо, – и в пояс поклонилась, – а токмо дело это такое, что нас двоих с Антипом касается. Значит, нам его и решать.
У Алексашки ажник рожу на бок свело от таких предерзостей, а она стоит себе улыбается. Антипа словно громом вдарило, бухнулся на лавку – и ни слова. Один царь стоит хохочет, заливается.
– Ай да баба, – говорит, – ай да купчиха, эка тебя, Алексашка, присадила, не убоялась! Палец-то в рот ей не суй, без руки останешься! Ты, Антип, покумекай, – обратился он к мужику, – сватать ли дале, быть тебе у нее под каблуком, не иначе! – А сам все на Антипа смотрит насмешливо.
Тот