Четвертое января.
Ужасный день.
– Люба, сегодня уколы делает та медсестра, что и в первый день? Я догадалась. На каждом пальце перстень сверкает. Разве им разрешают? Она психическая. В вену сразу попадает, но руки у нее злые.
Я рассмеялась:
– Ну да, есть такое. Впечатление, что она у них главная. Из тех, кто поднимется над равными на одну ступеньку и начинает орать: «Эй, вы! Насекомые!» Зато она мне разрешила занять пустую кровать. Говорит: «Что Вы, как собачонка, примостились?»
Мама передернулась:
– Вот гадина.
Меня тоже покоробило такое сочувствие, но я привычно-безразлично пропустила эту колкость мимо ушей и стала на ночь передвигать кровать на колесиках через всю палату вплотную к маминой и держать руку на ее спине или плече. Иначе меня из пушки не разбудишь.
– Да ладно, забудь. Бульон будешь?
Если усадить ее лицом к окну, то видно небо. Только зимнее серое небо во все огромное больничное окно.
– Люба, это что за тени мелькают? Птицы? Я их вижу. Здорово! Их так много! «Летят перелетные птицы…» Дома я бы такого не увидела, как тут с пятого этажа.
– Тебе лучше? Все спрашивают, как там Томочка? Я пишу, попила бульончику и сидит песни поет.
– Уложи меня и давление померяй. Голова кружится.
Ну вот, как говорится, «накаркала» сердечный притсуп. Пульс частит, спотыкается сердце. И таблетка не помогает. Бегу на 1-й этаж в аптеку за ампулой и к медсестре:
– Сделайте внутривенно!
– Без назначения не могу, а врачей сегодня нет.
– Дежурный врач?
– В другом отделении.
Пожатие плечика под безукоризненно-белым элегантным халатиком вызывает мягкий блеск массивной золотой цепочки, свесившейся над тонометром.
– Давление пониженное, в пределах нормы.
Так и бегаю я по коридору, то в палату, то в манипуляцию, где восседает наша царица медицины в отдельно взятом хирургическом отделении.
– Не проходит! Дома бы я скорую вызвала, и они укол сделали!
– Я спускалась к дежурному врачу на 4-й этаж. Он не имеет права назначить. В терапию звонила, сказали, померяйте давление.
Мама дрожит в такт мельтешащему сердцу и теряет сознание. А эта… гадина, стоя у ее постели, раздраженно спрашивает:
– И что я должна сделать? У меня списание.
Мне хочется спросить: «Кого? Умерших?», но понимаю, она совсем не об этом, она прозаично и буднично оформляет расход бюджетных лекарств.
А что должна сделать я?!
– Не смотри на меня, это очень тяжело…
Она шепчет, а я понимаю, я знаю (она говорила это сто раз!) – тяжело видеть, как близкий человек умирает, это потрясение на всю жизнь…
Какое бы ни было изношенное сердце, но оно успокоилось, перестал скакать пульс. Я держу ее за руку и размышляю, как легко двинуть кони в семиэтажном хирургическом корпусе, напичканном медиками.
– Мама,