– Клянусь молотом Тора громовержца![22] – воскликнул он, выслушав причины, по которым Мартин отказался сразу же покинуть с ним Сен-Жан-д’Акр, намекнув, что их просто примут за дезертиров и будут преследовать. – Чего нам бояться этих парней с крестами, малыш, когда мы выкручивались и не из таких передряг?
«Малышом» Эйрик называл приятеля всегда – с тех самых пор, как по приказу главы еврейской общины Ашера бен Соломона привел к нему маленького белокурого сироту, из которого потом по воле Ашера сделали лазутчика и превосходного воина, не раз спасавшего гонимых евреев от погромов и преследований.
Мартин откинул упавшие на глаза пряди и вздохнул. Хорошо быть таким, как Эйрик, – ни в чем не сомневающимся, не знающим угрызений совести, идущим по жизни широким шагом, не замечая тех, через кого перешагнул по пути, – поверженных противников, оставленных женщин, разбросанных по всему миру собственных детей, прежних друзей… Хотя друзьями Эйрик старался себя не обременять. Благодаря его общительности и добродушию люди сразу испытывали к рыжему норвежцу расположение, доверяли ему, делились с ним, восхищались его немалой силой и умением остроумно пошутить, рассмешить. Вот и среди людей короля Гвидо верзилу Эйрика сразу же приняли с радушием, и никто не спорил, когда их новый главнокомандующий Мартин Фиц-Годфри взял того к себе в знаменосцы.
И все же Эйрику не нравилось, что они остаются.
– Зачем тебе это, ради самой злосчастной из норн, плетущих наши судьбы?[23] Захотелось пощеголять во главе отряда с собственным гербом на знамени? Эка невидаль – ветка оливы! Напомню, что все это не твое, малыш, ты это присвоил незаконно, и если вдруг кто-нибудь разведает…
– Таковых нет. Вся родня настоящего Мартина Фиц-Годфри давно в земле, да и из Аскалона после «милостей» Саладина к сдавшимся здесь, в Леванте, не осталось никого, кто бы мог узнать бастарда какого-то давно почившего рыцаря.
Они разговаривали с Эйриком в таверне богатого генуэзского подворья в Акре, куда зашли под вечер после того, как Мартин управился с кучей дел, какие надлежало выполнить командиру перед началом похода. Крестоносцы выступали уже завтра на рассвете, и Эйрик все не мог уразуметь, зачем его приятель ввязался в это дело. Но Мартин и не спешил открывать перед приятелем-язычником душу: не пояснять же, что он несет ответственность за тех, кого обучал все это время, и что он не может так просто предать возвысивших его Лузиньянов. Да и вообще, момент, когда он мог беспрепятственно уехать, уже миновал, что бы ни думал по этому поводу беспечный Эйрик.
– Я уже принял решение, рыжий, и довольно об этом.