Олимпиадина бабушка спиртное на дух не переносила и мечтала аппарат извести, но так его и не нашла.
Добровольский тем временем осмотрел стол, даже газеты поднял, по очереди понажимал на подушки с зеленым ворсом, залез в шкаф и долго в нем копался.
– Здесь ничего нет, – сказал он, вынырнул из шкафа и притворил створку. Она немедленно отворилась с тихим стариковским скрипом. – То есть совсем ничего.
– Как? А вот… вещи…
– Вещи ни при чем. Он ведь должен был чем-то заниматься, ну, хоть кроссворды отгадывать, а здесь нет ничего. Даже газеты, – он кивнул на стол, – трехлетней давности!
– Ну и что? Может, он ничем и не занимался. Может, он день и ночь телевизор смотрел!
– Откуда?
– Что – откуда?
– Откуда он смотрел телевизор, из посудного шкафа? Или сидя на полу? Ты обрати внимание, как мебель стоит!
Олимпиада обратила.
Действительно – телевизор стоял в изголовье тахты и напротив посудного шкафа, а стол оказывался вообще за углом! Непонятно.
– А в той комнате жил его сын?
– Наверное.
Добровольский протиснулся мимо нее, слегка задев ее пузом – все-таки он был очень здоровый! – и открыл дверь в соседнюю комнату. Свет он не зажигал, горела только слабая лампочка в коридоре, и его тень, огромная, неуклюжая, бесшумно прошла по стене, как в кошмаре.
Олимпиада опять прижала уши.
Перчатки мешали ей, и она потянула одну, чтобы снять, но Добровольский прикрикнул, чтобы не смела, и она не стала снимать.
Дверь в ту комнату открывалась плохо, мешал диван, стоявший вплотную к двери. Еще там были гардероб, небольшой компьютерный столик, полочка с книгами – детективы, конечно, поняла Олимпиада, когда всмотрелась, – стопка журналов в углу и на вбитом в стену гвоздике боксерские перчатки.
Добровольский осмотрелся, присел и потрогал пол.
– Сюда вообще сто лет никто не входил, – сказал он, – сплошная пыль.
– Люся говорила, что она здесь несколько раз убиралась, дядя Гоша ее приглашал.
– Она у всех убирается?
– У меня не убирается. Я сама.
– Понятно. – Добровольский поднялся, отряхнул руки и спросил рассеянно: – Она хорошо поет?
Олимпиада от такого простого и хорошего вопроса взбодрилась и сразу обрела почву под ногами:
– Я не знаю, хорошо или плохо! Стихи, которые она сочиняет, ужасные.
– А музыка?
Олимпиада пожала плечами:
– Не могу сказать. Я, когда слышу эти ее опусы, выхожу из себя и уже не понимаю, хорошие они или плохие.
Он открыл дверцы шкафа и внимательно изучал содержимое:
– Если она еще не рассталась с мечтой о большой сцене,