Омуль без одежды. Михаил Борисович Туркин

не задумался, а просто подбирает себе рифму, -

      он наклонился, и стал подобен твоему логарифму!

      А мы просто расслабили свои позвоночные столбы;

      за домом, протянулись проводами уличные столбы.

      Но, это я так, к слову, сказала, про то лучше не пиши!

      Как мы с тобою были вместе-себе на память запиши…

      До этого, видел, приходил парень, и мной овладел;

      а, после того, – зарычал как лев, и от секса обалдел…

      Слышал, как я стонала, не понарошку: он меня драл,

      как простую худую девку-прищепку, а ты меня задрал.

      Просто, я вот такая бесстыжая, и девочка-блядь;

      а, друг его: он понял всё-ему не надо объяснять!

      Заметил, друг его ушёл, тоже хотел, ебать, любил;

      а, мой парень – это увидел, понял всё, и его избил…

      Никто не стал за меня заступаться, все знают-я с ним;

      но, сейчас он уехал в Москву, за деньгами, и х.й с ним.

      Вообще-то, можешь, думать: мне всё равно, что хочешь.

      Ты сам остановишься, если кого ебать сильно захочешь?!

      Вообще; всё, что мы здесь говорили, не надо писать -,

      это секрет, как тут-в п.зде, – мне нужно идти, поссать.

      Теперь, ты понимаешь, что мне надо хранить секрет, -

      вот тут он есть, а у тебя там такого свойства тела нет…

      Я присел, и смотрел на всё происходящее в этом доме -,

      помыслил, до какой степени нужно разойтись в истоме, -

      с завидным постоянством впитывающего в себя разврат,

      чтоб послать, унизить, готовые убить из-за влажных врат!

      ***

      Когда-нибудь ты поймёшь; как я любил тебя,

      но может быть уже слишком поздно для себя.

      Я тобою дышал в переносном смысле, и, любя -, (ебя)

      повторяя, – я очень люблю одну тебя, про себя!

      Ты мне; супротив, строила козни, и вредности -,

      не мог, расценить степень коварной ревности.

      Уезжала летом к бабушке, в Западную Двину;

      твой парень говорил, – а, давай я его подвину?