– Да-да-да, – просветлел памятью Боцман. – Обличье твое, видишь, истерлось, а может, и не видел я тебя никогда. Я там первое время вообще никого не видел. Сам знаешь… А вот рассказов о тебе слышал много. Как ты переломанными клешнями зэков спасал. Покажи клешни-то.
– Что я тебе, экспонат? – обиделся Хирург.
– Ладно, не серчай, – повинился Боцман. – Стакан держать можешь? У меня еще пузырь есть.
– А у меня килька в томате, – соорганизовался Хирург. – И хлеба ломоть.
– Ну вот, – обрадовался Боцман. – Видишь, брат, мне тебя сам Бог послал. А то я одним сырым ветром закусываю. Да вот луковица была.
Боцман в два приема расковырял банку каким-то заточенным для вскрытия спиртного гвоздем, откупорил бутылку и протянул Хирургу стакан, и когда тот взял его, Боцман содрогнулся, кисть была расплющена, пальцы вывернуты, и непонятно, как, за счет чего они действовали. Боцман заскрипел зубами и налил Хирургу полный до края.
– Твари, – сказал он неизвестным палачам. – Разве можно так уродовать человека? За что?
Хирург, поевший пищи за неделю один раз, прожевал после водки пару килек, покачался немного, глядя, как начинают летать далекие сопки, и лишь успел подумать, что может быть, эта весна поплыла с Востока. Прекрасная, нежная весна.
Боцман поднял его, павшего на песок, усадил к себе на колени, как малое дитя, отряхнул шинель и от бесконечного горя жизни бесслезно зарыдал одним горлом, глядя в застывшую, глубокую синь бухты.
В тот вечер, когда Хирург ушел от жизни в тихое беспамятство, Боцман немного покачал его на коленях для собственного успокоения, потом взвалил тюремного лекаря во всей его морской форме к себе на плечи – Хирург был вдвое легче портовых мешков – и не спеша, двинулся домой.
Конечно, в таком навьюченном состоянии по городу Боцман пробраться не смог бы. Поэтому, дойдя до порта, он остановил пограничную машину и, указав на Хирургову шинель, объяснил, что сей морской пограничник по причине усталости от службы нуждается в немедленной доставке к месту проживания. Лейтенант, сидевший рядом с молоденьким водителем, почуял от Боцмана нетрезвый ветер и посочувствовал морскому охраннику границ, сказав: «Давай, кидай его взад, на корму».
Хирург очнулся в тихой незнакомой комнате на приличной кровати среди, как ему показалось, очень хорошей и даже пугающей обстановки. Здесь была та самая кровать, на которой царственно, под настоящим ватным одеялом возлежал Хирург, две табуретки, тумбочка, являвшаяся одновременно и столом, и газовая печка. То есть полный комфорт. Кроме того, на стене висела шикарная афиша, прочно прибитая ржавыми гвоздями. Афиша изображала каких-то грузин с гитарами. В углу на стуле со спинкой стоял огромный, как собачья будка, старый телевизор с бархатным слоем пыли на экране. Все это было для Хирурга чем-то вроде московского «Метрополя».
У него нехорошо заныло под ложечкой: куда это занесла нелегкая?
И