Моргун побледнел, водянистые, заплывшие глазки его округлились, сжались в копеечку:
– Ничего не понимаю!.. Что случилось?..
Видно, ему впервые довелось услышать такое. И от кого?.. Я все ему объяснил. Тем же спокойным, ледяным тоном, чеканя каждое слово. И только все до конца высказав, выйдя из кабинета, прошагав бесчувственными ногами через еще пустынный в этот час вестибюль, сел за свой стол в пустой еще редакционной комнате – и заплакал. Сам не знаю, как это получилось. Сто лет, тысячу лет не плакал, забыл, как это делается – а вот поди ж… Рыдания так и хлынули из меня, стыд, как раскаленные плоскогубцы, жег и рвал тело: стыдно мне было и за эти глупые, неудержимые слезы, стыдно – перед моей семилетней дочерью – за то, что землю, которую я учил ее любить, топчут антисемиты… Пределом позора – о святая простота!.. – казалось мне, что писатель, поэт, секретарь СП – может быть черносотенцем… У нас в Караганде, откуда я приехал, воздух был чист, русские, казахи, немцы, евреи, украинцы, корейцы – кого у нас только не было, до болгар и испанцев включительно – все дышали этим воздухом в полную грудь…
Мне было тогда 37. Сейчас 57, а через неделю стукнет 58… И вот я сижу, слушаю Толмачева, который читает мое письмо… Что скажут люди, заполнившие его кабинет?.. На стене – портрет Ивана Петровича Шухова, он умер 14 лет назад. И умер Алексей Белянинов, отсутствие которого все эти годы – и чем дальше, тем острей – я ощущаю. Морис Симашко, звонивший мне последнее время каждый день, – не член редколлегии, его нет здесь. И нет Володи Берденникова, который бы наверняка был рядом со мной, – он уволился из редакции полгода назад. Николай Ровенский… Он давно не ходок в журнал, засел как в ссылке в Обществе по охране памятников. Ушел из журнала Старков – человек мягкий, без камня в душе, но потому-то, возможно, и чуткий к чужой боли… Даже Нади Черновой нет, еще не вернулась из отпуска: впрочем, и хорошо, что ее нет, ей пришлось бы уступить силе… А сила, я это сразу понял, не на моей стороне.
Среди собравшихся Сатимжан Санбаев, с которым нас прежде многое сближало, но на меня пал жребий отказать ему от лица редакции в печатании наспех написанного последнего романа… Мурат Ауэзов, человек во всех отношениях замечательный, к тому же тонкий, все понимающий, не раз доказавший свою отвагу… Но Сатимжан – его друг, а в жизни частенько выбирают не истину, а Платона… Павел Косенко – умница, эрудит, он тоже все понимает, и понимает, что журнал, в котором он пятнадцать лет работал заместителем главного редактора, в лучшие годы добивался популярности совсем иным способом. Но Павел осторожен, осмотрителен… Кто еще?.. Валерий Буренков, приятель Толмачева…
Остальные?.. Мнение наших, редакционных, мне известно заранее… Ну, что ж, в любом случае – я сделал все, что мог.
– Кто желает высказаться? – Закончив чтение, Толмачев торопливым, скользящим взглядом пробегает по неподвижным, закаменевшим лицам.
Молчание.
Долгое-долгое