Мой загадочный двойник. Джон Харвуд

взять на себя ответственность за собственное исцеление. В моем случае, к примеру, когда я чувствую приближение приступа меланхолии, я всегда знаю наверное, что не в моих и не в чьих силах предотвратить его. Я могу выпить бокал вина, чтобы на душе немного полегчало, но потом у меня возникает искушение выпить второй бокал и третий. Я могу одурманить себя опиатами, но тогда я вообще ни на что не гожусь. Единственное мое желание – пока у меня еще остаются хоть какие-то желания – это лежать круглые сутки в постели, с головой накрывшись одеялом, и я очень часто так делал, пускай и понимал, что от этого становится только хуже.

      Пока он говорил, мы оба овладели собой, и я решилась спросить, сродни ли меланхолия глубокому горю, или же это нечто совсем другое.

      – Она отличается от горя, поскольку горе – живая эмоция: чтобы горевать, надо любить. Меланхолия же – это одновременно самая жестокая боль из всех мыслимых – страшнее любой физической боли, какую мне доводилось когда-либо испытывать, – и полное отсутствие всякого чувства. Она подобна тяжелому, душному покрову темноты – темноты и страха, ибо вы объяты ужасом, всепоглощающим ужасом, который намертво прилипает на манер моллюска к каждой вашей мысли. В разгар приступа я каждое утро просыпаюсь с таким чувством, будто совершил тяжкое преступление и приговорен к повешению. Ты испытываешь неодолимый соблазн искать забытья, а на худой конец, мысль о смертном забытье всегда с тобой… Но даже в самом подавленном состоянии я всегда точно знаю – и здесь мне очень повезло, – что темнота эта неминуемо рассеется, что душевные муки поутихнут, если только я найду в себе силы вылезти из постели и заняться своими текущими обязанностями. В этом, если хотите, и заключается суть моральной терапии. Доктор Стрейкер всякий раз напоминает, что мне станет легче, если я поднимусь с постели, но сделать это должен я сам, по собственной воле. Он мог бы вытащить меня из кровати силком, как и поступают менее просвещенные врачи в других клиниках, но это не принесло бы мне ни малейшей пользы.

      – Но как вы можете говорить, что вам очень повезло, когда вы терпите такие муки? – взволнованно спросила я.

      – Я говорю так, поскольку бóльшую часть времени я от них свободен, а ведь многие наши пациенты вечно пребывают во тьме. И поскольку мой отец и дед страдали гораздо тяжелейшими душевными недугами. Бог миловал меня от буйного помешательства – пока, по крайней мере.

      Последние слова Фредерик сопроводил одним из своих порывистых жестов, а потом внезапно переменился в лице, смертельно побледнел и отвел взгляд в сторону.

      – Прошу прощения, – поспешно сказала я. – Я не хотела вызвать у вас тягостные воспоминания. – И тотчас же мне пришло в голову, что иных воспоминаний у него практически нет.

      – Дело не в этом, – ответил он. – Просто… Но вы спрашивали меня про методы лечения. Некоторые психические расстройства и вправду поддаются лечению – например, различные фобии. Доктор Стрейкер добился замечательных