– Завтракать будешь, Лавр?
– А?
Спросонья я не совсем понял, чьё это имя.
– Завтракать будешь? – Повторила она.
Я чуть привстал и погладил рукой рыжие волосы:
– Да, – Прохрипел я.
Джули оделась, ушла и вскоре вернулась с подносом: там были две тарелки с овсяной кашей и чай.
– Сахара нету, и каша на воде… словом… не лучшие времена…
– Почему тебя назвали в честь таверны?
Джули горько усмехнулась:
– Я дочь хозяев. Мою маму звали Джули. И бабушку звали Джули.
– Маму «звали»?
– Она рожала моего брата… Четыре года назад. Оба не выжили.
– Моя мама тоже умерла при родах, – Ответил я.
– А отец?
– Отец… Я любил его. Искренне любил. И, мне казалось, он меня тоже… но, как только он отошёл от дел, а мне исполнился двадцать один год, он решил уйти в монастырь, не сказал, в какой, и запретил его искать.
– Вот как? А мой при любой провинности грозится продать меня в бордель.
Я молча принял из рук девушки поднос и принялся есть горячую кашу. Она села за стол и принялась за свою овсянку. Мы молчали.
– Поэтому ты… словом…
– Не девственница? – Без всякого стыда сказала она, – Да. Я отдавалась мужчинам с четырнадцати лет, но ни разу за деньги. Просто… если рано или поздно меня продадут, зачем бояться? Не проще ли получать удовольствие от того, что должно приносить удовольствие?
– Хочешь, я поговорю с ним? – Неожиданно для самого себя предложил я.
– Зачем? – Удивилась она, – Не стоит. Он же… словом, пока не продал.
Я поедал кашу.
– Как ты вообще живёшь? – Вдруг спросил я.
– А вот так, – Она с вызовом улыбнулась, – Строю из себя недотрогу вечером, а потом провожу чудесную ночь.
– Что мешает тебе выйти замуж?
– Разве у меня есть приданое? Ну, кроме той вышивки, которую ты украл вчера.
– Украл? – Усмехнулся я, отпивая глоток слабенького чая, – Ты мне её подарила.
– Ты прав. Подарила.
Мы снова молчали.
– Ты… – Она впервые, как я понял, не строила из себя пай-девочку, а испытывала истинную неловкость, – Словом, ты придёшь ещё? Или ты выйдешь из этой комнаты и забудешь, как меня зовут?
Я никогда не возвращался к женщинам. Женитьба произойдёт исключительно в политических целях, а привязывать к себе кого-то, приходя ещё и ещё – жестоко. Но меня никогда не спрашивали прямо. Молча уйти легче, чем сказать в лицо: «Я не вернусь». Тем более, мне казалось, что Джули не из тех, кто способен искренне привязаться, так почему бы и не рискнуть?
– Если ты собираешься соврать, то лучше промолчи, – Оборвала мои мысли она, – Мне многие обещали, но никто не возвращался. Если ты скажешь: «Нет», я переживу это. Всегда переживала.
Я не мог разгадать эту девочку. Ни следа той детской наивности, которая была вчера. Ни следа той нежности и покорности, что я видел во время секса. Сейчас