– Видишь ли, Фомичев, пойми меня правильно, отпуск по семейным обстоятельствам предоставляется по веским основаниям, например, смерть или болезнь близких, при наличии соответствующей телеграммы, заверенной военкомом. Так что, извини, не положено.
– Можно ведь и без телеграммы, мне очень надо, – канючил Фомичев.
– Отпуск предоставляется за успехи в боевой и политической подготовке. А у тебя какие успехи? Служил бы ты нормально, а так, что другие скажут? – продолжал разъяснять свою позицию Ратников.
– Я так и думал, что откажите, – обреченно проговорил Фомичев.
– Ну, сам посуди, на каком основании я тебя отпущу, на основании твоей блажи? Я бы тебе тоже посоветовал мужиком быть, спуску всяким Матвейчукам не давать, от работы не бегать. Будешь хорошо служить поедешь в отпуск, у тебя еще целый год службы впереди, – терпеливо убеждал подполковник.
– Как тут служить, если я один, а нас, москвичей, не любят, – нервно огрызнулся Фомичев.
– За что ж тебя любить, если ты всякий раз сачконуть норовишь. Посмотри, как другие работают.
– Просто за меня заступиться некому. Вон грузины, тоже на работе не переламываются, а их никто не трогает, не парафинит, – неожиданно хлюпик обнаружил наблюдательность.
– Что ты мелешь? У нас в дивизионе грузин один Церегидзе! – резко повысил голос подполковник.
– Да мне без разницы, все они черные одинаковые, но как другие не вкалывают, и все на хороших местах.
Камень был в командирский огород: отчаявшись вымолить отпуск, хлюпик обнаглел.
– Что ты тут болтаешь, это Григорянц, что ли не работает? Да он один за целую бригаду пашет. Ладно, шагай отсюда, пока… – неуставная совсем недвусмысленная команда давала понять, об окончании «аудиенции».
Фомичев, съежившийся под негодующим взглядом командира, качнулся, словно его ударили, неловко повернулся и быстро засеменил к двери.
– Вот ублюдок мелкий, туда же, критикует! – вырвалось у Ратникова.
– Я ведь за него сначала заступаться пытался, а теперь вижу, не стоит он того. Эту породу я хорошо знаю. Таких доходяг шпана всегда для затравки вперед посылает, драки затевать. А здесь он один и нутро гнилое сразу проявилось, – Михаил презрительно покосился на закрывшуюся за Фомичевым дверь.
В канцелярии воцарилось молчание, вскоре прерванное Ратниковым:
– Давно