– Это случилось при тебе?
Его злит этот вопрос. Кажется, что всё, касающееся его матери, причиняет ему нестерпимую боль. Такие люди, как Хаджиев, обычно скрывают раны, пряча их за гневом. Вот и сейчас он становится серьёзным, в глазах плещется раздражение.
– Да.
Плохо. Это очень плохо. Травмы детства остаются с нами на всю жизнь.
– Если ты не готов, мы можем пока не говорить об этом.
– Все нормально.
– Скажи, ты пытался простить отца? Как-то его оправдать или найти объяснение всему случившемуся? Может, он не был виноват, просто так сложились обстоятельства? Вряд ли он хотел гибели твоей мамы.
Саид фыркает.
– Он не смог её защитить, потому что в тот момент был со своей семьёй. Он оберегал их. Свою жену и сыновей. А мы с мамой жили сами по себе. Она была любовницей, а я был внебрачным ребёнком, не имеющим такой ценности, как его законнорождённые сыновья. После гибели матери он лишил меня её ещё раз, когда привёл в свой дом и заставил всех свидетелей того времени замолчать. Я был вынужден называть мамой ту, которая никогда не была ею. Которая не рожала меня и не воспитывала. Он лишил меня всего: матери, детства, семейных ценностей.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Это было… сильно. Пронзительно и остро. В каждом его слове скользила ничем не прикрытая боль. И ярость. Обнажённая, яркая, накопленная годами.
– Саид, а почему ты не считаешь семьёй своих братьев? Они тоже перед тобой провинились?
Он поднимает на меня взгляд, и отчего-то становится не по себе. Зрачки его глаз потемнели, стали почти чёрными. Выражение лица нечитаемое, будто в камень превратился. По спине проходит озноб, и я крепче сжимаю в ладонях чашку. Кажется, если не буду сейчас за что-то держаться, свалюсь с кресла.
Кто он? Кто этот человек, сидящий передо мной? Ведь я совершенно ничего о нём не знаю. И подобное, надо заметить, происходит впервые за всю мою практику. Обычно я узнаю о пациенте если не всё, то хотя бы необходимую информацию ещё до первой встречи.
– Они меня предали. Я не прощаю предательства. Никому. Даже кровным родственникам.
– Предали? Как?
Смачиваю пересохшие губы языком и деревенею, когда замечаю, что он снова осматривает моё тело. Будто ощупывает своим цепким взглядом. Только если пару раз до этого он рассматривал меня с игривой ухмылочкой, то сейчас глядел как-то дико.
И тут впервые задумываюсь: а не погорячилась ли я принять дома незнакомого мужика?
– Ты уверена, что хочешь знать?
– Прости?.. – на время теряюсь.
– Ты спросила, как они меня предали. Уверена, что хочешь знать это?
– Разумеется. Ты можешь доверять мне, – дарю ему располагающую улыбку.
– Они посадили меня на цепь, – произносит он негромко, хрустит пальцами, сжимая их в кулак.
– Эээ… В каком смысле посадили на цепь?
Кривая усмешка, в глазах снова горят искорки веселья, только я уже не обманусь. То, что он сказал…