Я поднялся на крышу один, чтобы говорить с народом. Я приблизился к ограждению – я очутился над тем самым местом, где когда-то повздорил с Демаратом, и мне был виден висячий сад. Зимой вьющиеся растения на дворцовых террасах были в цвету; теперь они все увяли. Солнце уже клонилось к западу, но жара и не думала спадать; и, несмотря на это, Дорога процессий была запружена людьми.
Шум тысячной толпы ударил мне в уши, и я покачнулся, поглядев вниз с высоты. Я различал яркие дорогие одежды и высокие шапки знати; но куда больше было грубых бурых накидок и некрашеных рубищ. Вдруг я с содроганием представил себе, что было бы, если бы я упал туда, к ним.
Я бы даже не разбился: вавилонская чернь разорвала бы меня на кусочки, как священную жертву своей ярости, чтобы упиться моей кровью… Но когда я приветственно воздел руки, все собравшиеся, задрав головы, воззрились на меня в благоговении. Им нужен был новый кумир взамен поверженного, и как можно скорее!
– Люди Баб-или1! – крикнул я. – Люди священного города!
Я обратился к собравшимся на аккадском языке, хотя среди них было много персов. Настала тишина… я слышал только медленные вздохи толпы, будто вся она сейчас дышала одной огромной грудью.
– Ваш правитель, которого все вы любили, пожелал узнать волю богов, взойдя на Эсагилу, – и великий Бел-Мардук явил свою волю, забрав его к себе! Я тоже любил Эриду и глубоко скорблю о том, что случилось!
Я сделал паузу, облизнув сухие губы.
– Мы делили с Эриду все государственные заботы, и он всегда слушал моего совета… Теперь я, Питфей Гефестион, принимаю вас под свою руку! Я так же, как он, буду защищать вас и заботиться, со мной вы не будете ни в чем знать нужды!
Собрание откликнулось слитным гулом. Потом я начал различать отдельные голоса: стоны сдавленных, проклятия, которые выкрикивали в основном мужчины, и благословения, которые звучали гораздо реже, больше со стороны женщин. Вдруг какая-то женщина крикнула: «Да живешь ты вечно!», словно я был фараоном в Египте и готовился принять божественную власть. После этого приветственные крики послышались со всех сторон, многие смеялись и рыдали от избытка чувств.
Меня охватил неизъяснимый восторг. Я раскинул руки, словно желая обнять всю эту необъятную толпу, которая сейчас принадлежала мне… словно я мог сотворить любое чудо на потребу этим людям, которые все сейчас любили меня! Постояв так несколько мгновений, я отступил назад, точно божество, которое жрецы уносят внутрь храма после церемонии.
Я спустился по лестнице, пошатываясь: голова у меня кружилась, и я присел на ступеньки у подножия. Что я сейчас наговорил людям Вавилона, и был ли это я?..
Я пытался убаюкать толпу сочиненной на ходу сказкой. А что, если происшествие с моим дорогим другом и вправду было знамением?
Я не верю, что боги или бог взирают на нас постоянно, что им есть дело до всех наших ничтожных дрязг: поистине, непомерно людское самомнение! Но сейчас, когда я говорил с вавилонянами, бессмертные видели меня! Это одно из тех мгновений, по которым судят всю жизнь!
Пусть даже это не приведет к успеху, как прежние мои политические начинания! Но боги видели и слышали меня – и теперь я останусь блюсти Вавилон, покуда мне велит это моя мойра.
Я долго лежал в горячей ванне, очищаясь от гнетущих мыслей, а потом поел в одиночестве: мне прислуживал молчаливый Артабаз, которому я был благодарен за понимание. Потом я пошел взглянуть, как Поликсена устроила детей. Артемисия и Медон лежали рядышком в кроватках, будто божественные близнецы, – будто не было в нашей супружеской жизни ни Фарнака, ни Эвтерпы…
– Он благотворно на нее действует, – сказала Поликсена, с улыбкой кивнув мне на мальчика. – Артемисия рядом с ним лучше ест и спит, и почти не капризничает.
Я был еще не в силах чему-нибудь радоваться, и задал только несколько важных вопросов. Конечно же, Поликсена не стала кормить Медона сама, – у нее было не так много молока; и, вдобавок, она заявила, что не хочет раньше времени лишиться зубов и испортить форму груди. Для моего осиротевшего сына моя супруга взяла кормилицу-вавилонянку – толстую и здоровую, с молоком жирным, как у верблюдицы. Но нянька у наших детей была одна на двоих – и, возможно, когда подрастут, они сроднятся куда больше, чем я и Гармония…
На другой день я вместе с женой посетил гробницу Эриду. Персидские цари высекают себе гробницы в камне – в скалах к северу от Персеполя упокоился Дарий, и там же будет похоронен Ксеркс. Однако Эриду умер слишком внезапно, и для него успели только вырыть яму, облицевав ее кирпичом, возведя кирпичные же стены и крышу и сделав ступеньки: чтобы те, кто чтит его память, могли оставлять у гроба свои приношения. Хорошо, что здешние мастера поднаторели в кирпичной кладке, и возведенная на скорую руку маленькая усыпальница моего друга выглядела не хуже дворцовых помещений.
Я подумал, что прикажу отделать ее яркими синими изразцами. Я оставил у простого мраморного саркофага сосуды с зерном нового урожая и благовонными маслами. А потом долго стоял на коленях, прижавшись лбом к холодному камню, – и думал, что Эриду