Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность. Михаил Эм

конь. Надо заметить тебе, о дервиш, что это были очень странные подковы с припаянными по сторонам длинными острыми зубьями. И понял я, что как только поравняюсь с Талисманом, он ударит меня этими длинными и острыми зубьями в брюхо и разрежет его от начала до конца. И тогда я замедлил шаг и пристроился в хвосте Талисмана, и бежал за ним в хвосте до последнего круга, не зная, что предпринять. Лишь на последнем круге, сообразив, что делать, я вцепился зубами в роскошный хвост Талисмана, затормозив его на полном скаку, а сам в то же мгновение взвился в воздух и перелетел через затормозившего коня поверху, так, чтобы Талисман не смог ударить меня в брюхо своим смертельным копытом.

      В то время, пока я перелетал над Талисманом поверху, вперед на восемь с половиной корпусов вырвалась Жемчужина и, видя, что до финиша остается несколько десятков метров, обернулась и презрительно заржала прямо в мою морду. И тогда я полуоборотился обратно в дэва, оставаясь наполовину конем, и Жемчужина, при виде страшной оскаленной головы дэва на лошадином туловище, мигом ослабела. Ноги ее от страха и изумления подкосились, и Жемчужина пала со всего маху на колени, перевернувшись через себя тридцать раз и еще три раза. И я финишировал на падишахских скачках первым, ибо остальные лошади далеко от меня отстали, некоторые на круг, а некоторые и на два круга.

      Так, о стенающий над своей несчастливой судьбой дервиш, победой на больших падишахских скачках я отблагодарил своего хозяина, богатого и благочестивого купца Махмуда ибн-Сулеймана, за проявленную обо мне заботу.

      Однако недолго длилась моя слава самого быстрого чистокровного скакуна в мусульманском мире. Однажды в мою конюшню не принесли овса, и я понял, что случилось что-то ужасное. А случилось то, что на теле Махмуда ибн-Сулеймана выскочили множественные гнойные прыщи, и ни один лекарь не хотел его осматривать из боязни заразиться и умереть, только один шаолинский монах взялся осмотреть купца, для чего несколько самых верных слуг поместили больного в стерилизованный паланкин и повезли в шаолинский монастырь, где надеялись излечить. Только ничего этого я не знал и очень по Махмуду ибн-Сулейману тосковал, ибо, как я уже говорил, о опечаленный своей судьбой дервиш, этот благочестивый человек стал мне ближе родного отца и родной матери. Не в силах вынести разлуки со своим благодетелем, я перегрыз веревку, которой меня опутывали на ночь, и убежал из конюшни, в надежде отыскать Махмуда ибн-Сулеймана, а если повезет, то и спасти его от какой-нибудь неминуемой опасности.

      Днями и ночами, на протяжении нескольких месяцев, голодный и озябший, с нерасчесанной гривой, я бродил по улицам Бухары, всматриваясь в лица прохожих, нет ли среди них моего хозяина, и все не находил. Однажды на меня обратил внимание бухарский эмир, проезжавший со своей свитой по улице и сказавший своим визирям:

      «Видите этого беспризорного арабского скакуна? Клянусь Аллахом, это не простой конь. Заберите его с собой и накормите, а потом посмотрим, не объявится ли у него хозяин».

      Так,