С какого возраста я себя помню? Наверное, лет с семи. Помню, зашёл в класс в школе. У меня сапоги были и полбуханки хлеба в голенище. Я жрать хотел, кто-то купил мне хлеба, я спрятал его. Детдом я как-то особенно не помню. Меня маленького забрали туда, мне было два или три годика – точно не знаю. Мне не с чем было сравнивать, я даже считал, что я счастливый человек. Ну нет матери, и нет – почти у всех вокруг так было.
Жрать хотелось всегда. У нас там, помню, игра была. Мы же в столовую не строем шли, а по звонку бежали. И всё решали скорость и выносливость. Я, помню, бегу к своему столу и по пути хватаю с тех, что рядом, всё, что попадается. И уже там, у себя, ем.
Нас спасало лето. Летом нас отвозили в лагерь. На природу. Мы там ели ягоды, грибы. Рыбу ловили. Мы, пацаны, уже тогда подсекали кету – она нерестилась в мелких речках – брали икру. Рыбу выбрасывали. Двенадцатилитровое ведро икры набирали за несколько часов. На вино меняли. Отъедались там за лето.
С голоду никто не умирал, конечно. Но чувство недоедания преследовало нас почти постоянно.
Мы с двумя приятелями, Банкой[4] и Помидором,[5] насшибали где-то денег, рубля два. То ли выпросили, то ли что-то продали, подворовывали. Ровно копейка в копейку хватало на торт, самый дешевый, конечно же. А для нас торт – нечто невозможное, мы его ни разу не пробовали. Это как… как сейчас BMW, наверное. Пошли и купили втихаря от остальных. Но его ещё надо принести и незаметно затащить в интернат. Увидят – налетят и вмиг сожрут, мы даже не попробуем. Так мы коробку завернули в газетку. Как будто сверточёк какой-то неприметный, ничего особенного. Оставили Помидора внизу охранять наше счастье, а сами с Банкой пошли наверх на разведку. Дошли до комнаты, убедились, что там никого, и бегом вниз, к добыче. Прилетаем, видим – Помидор ревёт, весь в слезах. Валяется отдельно коробка с потёками крема, газетка эта растерзанная. Что случилось? Помидор сквозь рыдания: «Я на секунду отвернулся, а собака… – и показывает на пса бездомного, Верный его звали, который стоит рядом и хвостом виляет, лыбится по-собачьи, – съела торт». И плачет. Ну что поделать – не повезло. Мы наш гнев пытались на Верном выместить, гоняли его по посёлку, пока силы были, но что с него возьмёшь – собака!
Мы потом через много лет встречались с друзьями в Магадане, с Каримом и Сашей. Вспомнил я этот случай, а Сашка говорит: «Не помню такого, чтоб собака торт съела». Я ему всю историю рассказал, а он упал под стол – смеётся! Да бросьте вы, не было никакой собаки, говорит, это я сожрал этот торт, не утерпел. Повисла на мгновение пауза – и потом хохот. Мы просто зашлись. Чисто детдомовская история, на уровне республики ШКИД[6].
Кого я первую помню в интернате, так это Галину Васильевну Старчак. Она была воспитательницей и вела наш класс с первого по десятый. В десятом я как раз и уехал в Магадан. Она жила на Оле́, потом в Магадане, Хабаровске, сейчас переехала в Калининград. Я приезжал