– Я с Курска.
– Из Курска, так надо говорить.
Обед стоил рубль. Человек заказал два обеда, Галя попыталась что-то сказать возмущенное, он махнул на нее рукой, как на надоедливую муху.
– Бросьте! Это копейки. Какой у вас звучный голос!
– Я певица, – гордо сказала Галя.
– Певица? Какая прелесть! И где вы поете?
Официантка зло шлепала с подноса на стол щи, котлеты с картошкой, капустные салаты, чай в граненых стаканах.
Галя опустила голову. Голый пластмассовый стол блестел, как роскошная слоновая кость.
– Сейчас уже нигде.
– А где пели?
Они ели и пили, и Галя рассказывала, будто печальную арию пела. Слезы текли по ее щекам, и она неприлично, по-собачьи слизывала их языком. Мужчина слушал. Галя втихаря разглядывала его. Молодой, смазливый, до синевы выбрит, волос черный, глаза огонь, и голос красивый, приятный вкрадчивый баритон.
– Хотите, поедем ко мне домой? Я по-хорошему. Не надо сразу думать о плохом.
Галя стиснула на коленях, под столом, потные руки.
– Нет!
– Понял. Не пристаю. Хотя вы это зря. Я бы вас не укусил. И не съел. Но на нет и суда нет. Тогда другой вариант. Поехали к моей подруге?
– К вашей… подруге?
– Не бойтесь! Это не моя невеста и не моя любимая. Это просто моя старая подруга. Она и на самом деле старая. – Усмехнулся. – Ну не древняя старуха, конечно. Но жизнь пропахала по-пластунски. Едем?
Вышли из кафе на улицу. Ветер мял зелень в теплых пальцах. Проспект гудел, иногда вскрикивал клаксонами, говор людей издали казался чириканьем птиц. Галя думала: будут трястись в метро. Но баритон распахнул перед нею дверцу автомобиля.
– Прошу.
Галя робко села, зайчишкой приподняла мордочку и пролепетала испуганно:
– А вы меня… никуда, это… не завезете?
– Не завезу. – Он рассмеялся. – Я не Франкенштейн.
– Фран-ке…
– Бросьте. Расслабьтесь. Давай на ты! Не подумай чего плохого! Что все о плохом да о плохом думаешь? Кто тебя так запугал? Церковь?
Галя разгладила на коленях подол ситцевого платья.
– Нет. Я вообще-то бойкая. Это вы… ты… просто такой… настойчивый.
– Настойчивый! Ха!
Он вел машину по Москве и хохотал, закидывая голову; хохотал вкусно, заливисто, не глядя ни на руль, ни на дорогу.
Старуха и правда оказалась старухой. Баритон не соврал. Седые букли топорщились над висками. Галя подумала: на Баха похожа, как его на нотах рисуют, в парике и с такой же веселой улыбкой. Не Бах, а пекарь, шеф-повар ресторана «Прага». Старуха шагнула к Гале и внезапно цепко, совиной лапой, схватила ее за локоть.
– Какая девочка! Какая…
– Какая? – смело спросила Галя, улыбаясь почти как Бах на нотах.
– Румяная!
Баритон сварил на кухне кофе в джезве. Вытащил из шкафа недоеденный торт. Расставил на столе