Из ничего. Александр Эпиницкий

здесь необходимы некоторые пояснения. Чтобы кто-нибудь не обвинил нас в ребячестве и непоследовательном ренегатстве, мы подошли к делу ответственно и идейно – стали создавать свой кодекс поведения. Во-первых, мы твердо условились больше никого не принимать в наш неформальный союз (это было не трудно, поскольку, плюнув в коллектив, коллектив единым порывом ответил нам тем же). Во-вторых, мы довели до сведения собратьев по цеху, что не намерены нарушать трудовую дисциплину и смешивать свои личные интересы с корпоративными; иными словами, работаем вместе – пьём порознь (коллектив в целом оценил такой подход позитивно, хотя нашлись такие, которые не преминули плюнуть в нас второй раз).

      Далее. Все согласились в том, что во время наших совместных встреч мы будем вести себя друг с другом самым естественным образом. Например, хочется тебе встать и уйти – встань и уйди; хочется никуда не уходить, но молчать, даже когда нужно говорить – сиди, молчи и думай себе на здоровье о чём угодно. Никто не осудит: сегодня я молчу – завтра ты. Хочешь выпить, когда есть повод – обзвони всех, назначь встречу, все придут и выпьют за твой повод. Хочешь выпить без повода – см. выше.

      Свод наших правил был незатейлив, но именно своей простотой он нам нравился. Суть его, как наверное уже стало понятно, заключалась в том, что нам захотелось создать для себя максимальную зону комфорта, хотя бы на то время пока мы встречались. И в этой связи самое главное правило в своде наших правил гласило о том, что, если какое-то правило всех нас и каждого в отдельности не устраивало, им можно было пренебречь.

      Как мы до этого дошли? Очень просто. Дело было вовсе не в «историческом» застолье, о котором упоминалось выше (этот мелкий эпизод лишь активировал критическую массу), а в том, что каждый из нас чрезвычайно пресытился от ситуаций, когда встречаешься с кем-то вне работы, пусть даже с родней, общаешься и пытаешь в этом общении как-то отдохнуть, переключиться на важные, но посторонние предметы и так далее; а на самом деле происходит всё наоборот – тебя не понимают, рассказывают в ответ не о важном и постороннем, а, извините, о потустороннем. От этого начинаешь думать: неужели все эти люди на самом деле живут тем, о чем они говорят? Что у них в головах? Правда, может быть, виноваты не они, а просто жизнь измельчала за то время, пока мы в своих научных исследованиях соприкасались с вечностью. И от этого начинаешь испытывать двойную неловкость – за себя и за того с кем общаешься. Переминаешься с ноги на ногу, отводишь взгляд, посматриваешь на часы, постоянно поправляешь очки и в конце концов напрягаешься еще больше. И вот, тебя уже тянет обратно в лабораторию: снова затвориться в свою профессиональную скорлупу, чтобы не видеть никого и не слышать, не испытывать искушения бросить свои занятия оттого, что людей больше занимает узор на фарфоровой чашке или длина юбки у соседки, нежели результаты твоих опытов.

      (Заметка на полях: Что-то я увлекся).

      Итак, поляки. Причем же здесь поляки? А дело в том…

      – Маша,