стал портретистом.
Ноздреватой массой плечистой
поднимайся, протеста тесто!
Дирижирует зубочисткой
распоясавшийся маэстро.
Успокоим его колыбельной
и состряпаем новые гимны.
Оркестровой ямы расстрельной
обитатели анонимны.
1 февраля
Мышка-норушка.
Блошка-прослушка.
Кошка-наружка.
Мушка-пастушка.
Мы – властители земли.
Граждане, не трусьте!
Нас родители нашли
в квашеной капусте.
Аты-баты, выше нос,
избранная раса.
Пьяный аист нас принёс,
уронил три раза.
Юность, берегущая туфли.
Старость, берегущая ноги.
Выцвели, пожухли, потухли,
тронулись умом недотроги.
Не носила. Может, немножко.
Не сносила. Капельку, может.
Некому отдать босоножки —
не осталось маленьких ножек.
2 февраля
«После разгрома турок все моряки русской эскадры были награждены медалью с надписью БЫЛ».
Добрые без натуги,
чуткие без запинки
тоненькие подруги,
мыслящие тростинки,
всех милее в гареме,
примадонны, принцессы,
бодро несущие бремя
больше своего веса.
3 февраля
Так разговорились,
что, войдя в лифт,
только через десять минут
заметили, что не нажали
кнопку с номером этажа.
Я училась любить полстолетья,
чтобы тысячу дней и ночей
быть родною сестрой милосердья,
болевою подругой твоей,
и в разведку ходить, и в атаку,
за границу границ провожать
бедолагу, трудягу, бродягу…
Уточнение: тысячу пять.
4 февраля
Стихи – нарушители границы.
Мексиканские беженцы.
Ты не хочешь их пускать.
Но они находят лазейку.
Рискуя жизнью.
Потому что хотят жить.
Только такие стихи
стоит записывать.
Пациент бодрится,
за шутками пряча страх,
улыбается докторица,
беременная, на сносях,
толкают тугие двери,
приближая своё торжество,
сын у неё во чреве,
опухоль – у него.
5 февраля
Сажаю на горшок
слабенького, тонкорукого, дрожащего.
Целую куда попало.
Он: «Они обращаются со мной
как с неодушевлённым предметом».
И я понимаю: «они» его не целуют.
Сердце-невеличка
за пазухой трепещет.
Утро. Перекличка,
расчёт на чёт и нечет —
первые, вторые,
родные, побратимы,
мёртвые, живые, —
насквозь, до слёз любимы.
Любезные,