Ночью он встал с постели и пошел на кухню. Со стаканом воды подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Я не спала и зажгла свет ровно в тот момент, когда он выпил таблетку.
– Расскажешь мне о своем сердце? – спросила я, дотрагиваясь до его шрама.
Через пять месяцев этот сукин сын кардиолог с набриолиненными волосами и званием профессора, делавший абляцию, убил его во время пунктирования межпредсердной перегородки по пути катетера из правого предсердия в левое, проткнув ему сердце и вызвав кровотечение в околосердечную полость – перикард. Убил его и поехал как ни в чем не бывало в отпуск. В Грецию. Через два дня после случившегося. Одной иголкой проткнул две жизни и спокойно полетел загорать.
Синдром проклятия ундины
Верить в Бога она перестала, как только узнала от матери, что никакого Бога нет.
Она в мельчайших подробностях помнит тот вечер, когда мать раздраженно объяснила ей:
– Мы не признаем таких суеверий как Бог. А при отце об этом даже не заикайся.
Тогда ей было шесть лет. Анита, ее одноклассница, говорила о том, как хоронили дедушку, который умер в Польше, что ксендз перекрестил покойника в гробу. Вечером она спросила маму, кто такой ксендз и почему он так сделал. И тогда мама впервые рассказала ей об «этих суевериях». До разговора с мамой ей казалось, что существует кто-то безгранично добрый, кому можно все тихо рассказать вечером под одеялом, так рассказать, чтобы слышал только Он. О чем? Да хотя бы о том, что случилось дома или во дворе. Вот кого она называла Богом.
Но мама права. Потому что мама всегда права. Еще не было случая, чтобы мама обманула ее.
С тех пор она больше ничего не рассказывала Ему под одеялом. Тогда она еще не знала, что такое «суеверия», но чувствовала – это что-то очень плохое, если об этом нельзя «даже заикаться» при отце.
Сегодня она думала, что больше всего Его не хватало вечерами, когда отец приходил домой пьяный. Начиналось всегда одинаково. Сослуживцы привозили его на хорошо знакомой всему району черной полицейской машине, иногда он выходил из машины сам, но, случалось, коллеги вели его под руки. Он колотил кулаками или бил ногами в дверь, будя всех на этаже, а потом вваливался на кухню, и орал на испуганную маму. Мама сидела, съежившись на кособоком табурете у холодильника, молча уставившись в пол и изо всех сил сжимала кулаки, а он стоял над ней и орал. Просто орал. Иногда девочка пряталась под одеяло и плотно закутывалась в него, чтобы ничего не слышать. Пыталась вытеснить из ушей отцовский ор разговором с Ним, а разговору-то и было всего – чтобы отец перестал. И чем громче кричал отец на маму, тем громче она, дрожа и задыхаясь под одеялом, просила Его помочь.
Но Он ни разу не внял ее мольбе.
Ни разу.
Вот почему