Когда-то в Ташкентской школе он много думал о том, сможет ли убить человека. Даже если это немец, у него тоже есть мать, отец, дети. Они ждут его, любят, и Гриша не мог понять, как он будет справляться с этими мучавшими его чувствами на поле боя. Но пришло время стрелять – и все эти чувства, как зайцы, убежали в глубины души и спрятались. Он видел тех, кто только что смеялся, а теперь они лежали рядом и открытыми ненавидящими глазами смотрели в синее небо. Почему, за что эти люди вот так погибли. «Немцы, которых я жалею, пришли сюда и захотели нас убить. Так почему же я должен испытывать к ним чувство жалости, стрелять мимо из-за того, что они то же люди?! Нет. Ни одного патрона зря не истрачу!», – со злостью решил Григорий и продолжал, слившись в одно целое с автоматом, косить прущее на него скопище врагов.
Немцы вновь залегли. Григорий вытер пот и посмотрел на ДЗОТ. Он на мгновение забыл о связи и сладостно увлекся местью. Возле входа стоял комбат и внимательно смотрел на Гришу. В его глазах больше не было смеха и сарказма. Его покрасневший взгляд впился в пацана и изучал его, как нечто диковинное.
– Да, ты молодец, – негромко произнес он. – умеешь «давить». Я не стал тебя отрывать от такого удовольствия, но сейчас небольшой перекурчик приключился – проверь, по-моему, связь перебили.
Гриша закинул автомат за спину, протиснулся в ДЗОТ, немного оттолкнув комбата. В нем еще бушевала сила русская – проснувшаяся в его душе.
– Извините, товарищ капитан, – сухо произнес солдат.
И комбат, попятившись от такого напора, нерешительно ответил:
– Да нет, ничего.
– Да, связи нет. Я пошел, – ответил ему Григорий и, выпрыгнув из окопа вместе с катушкой, побежал перебежками, проверять линию.
В этом затишье между атаками и обстрелами делать это было несложно. Гриша взял в руку провод и, выдергивая его из присыпанной земли, шел по нему, пытаясь найти разрыв. Когда дернул в очередной раз, в его руке, оказался перебитый конец, продолжения у которого не было. Гриша пробежал еще несколько