На этом месте, пожалуй, пора и закончить вступительное слово – право же, грех слишком задерживать внимание читателя перед знакомством с такой книгой. Но все-таки добавлю несколько слов для прояснения моментов, требующих, как мне кажется, специального упоминания. В своей оценке исторических событий и тенденций автор в основном придерживается теории этногенеза Л.Н. Гумилева. В книге встречаются термины: пассионарность, этнос и суперэтнос, антисистема и др. Возможно, читателю будет небесполезно для лучшего понимания книги ознакомиться хотя бы в общих чертах с Гумилевской теорией (в справочном аппарате книги есть необходимые ссылки). Следует упомянуть, что автор по образованию антрополог и нейробиолог, доктор наук – отсюда большое количество параллелей с соответствующими областями знания (впрочем, научная эрудиция автора простирается далеко за рамки названных дисциплин). Тем не менее, от души надеюсь, что вы, как и я, не пожалеете о времени, потраченном на чтение «Лукошка с трухой» – ну так что ж, в добрый путь!
Филипп Неваленов, журналист
Москва, февраль 2002 г.
Предисловие
Как набралось лукошко
Набрал я лукошко трухи. Всего понемногу, но больше, что натряслось от двадцатого века. Труха – продукт распада. Сначала было живое, потом живое умерло, но жила форма, образ былого. Затем распались связи структуры, остался сор.
Это вам не короба с опавшими листьями. Розанов собирал мысли-листья вокруг умиравшего дерева великого девятнадцатого века.[1] Мне такой чести не выпало. Опавший лист символ красоты ушедшего. Не подходит к веку двадцатому, перемоловшему былое и оставившему груды сора – труху. Нет у меня надежд «запечатать снежинку», а есть попытка собрать обломки культуры, рассеянные в трухе. Собрать, связать мыслями и переложить на бумагу.
Так что, чем богаты… Приглашаю покопаться в лукошке. Собрал что мог, разложил по темам – слоям, чтобы мог взять свое торопливый. Знаю, – недосуг. Кто сейчас читает? Надежд не питаю. Но если Вы любитель поразмышлять, заходите.
Век двадцатый – начало новой эпохи
Летоисчисление – мера условная. Несколько столетий могут пройти, как целое. Затем, перелом – новая эпоха. Новогодняя ночь наступившего двадцатого столетия не обозначила рубежа. Люди, проснувшиеся пополудни в пасмурном берлинском или лондонском январе 1901 года, не ощутили себя в новом веке. Ничего не изменилось. Девятнадцатый век продолжал катиться по наезженной колее, являя привычные ценности жизни: экономную мудрость семейных бюджетов, интрижки приличных людей, страх сифилиса, чугунных монархов на чугунных конях, бронзовых мальчиков в парках, каменных кариатид, подпирающих входы в банки, яркий мир Art Nouveau, телеграфные новости в газетах, традиции