Было бы у меня состояние, учил бы своего младшего дома с гувернером, но нет такой возможности. Двое старших сыновей так же учились в отдалении, но ничего, вышли в люди, получили небольшие чины на казённой службе и живут в столицах. Даст Бог и Ванюшка выучится: хотелось бы мне, чтобы пошёл в кадеты и потом офицером служил, но вбил он себе в голову, что хочет быть учителем – пусть будет как хочет, принуждать не стану.
Без сына дом мой опустеет, но Фрося не даст мне закиснуть: послал же Бог мне утешение на старости лет. Простая ведь крестьянка, еле-еле обучил её грамоте, но как она умеет мужчине угодить: и по хозяйству, и в постели – никакая барыня так не сможет. И ведёт себя с достоинством, но без спеси, что выбилась из крестьянской хаты в дворянскую усадьбу, пусть и в приживалки.
Моя жена, покойница, царство ей небесное, тоже была спокойная и незлобивая женщина, детей мне нарожала, но не было с ней душевной близости! Держалась как бы в отдалении, а в постели – как бы по обязанности. Что-то не припоминаю, чтобы покойница Пелагея, хоть однажды, высказала женскую страсть в постели, закричала подо мною или укусила меня, как это делает Фрося.
Может от отсутствия женского сладострастия Пелагея и захворала и померла рано, но не я в этом виноват. Зато к детям Пелагея относилась с лаской и поэтому все они получились удачными и стали людьми. Дочь Лиду бес попутал связаться с лавочником, но ничего, живёт, двух детей уже прижила и кажется довольна. Надо будет навестить её, как приеду, – лениво размышлял Пётр Фролович наблюдая, как петух загоняет своих пеструшек в сарай, в тенёк.
– Ничего, буду коротать век с Фросей, может и ей ребёночка справлю: я ещё не совсем старый, тогда ребёнка признаю, но под венец второй раз уже не пойду – грех это, на старости лет плотским утехам предаваться – продолжал Пётр Фролович свои рассуждения.
–Чаю, что ли попить, пока Мария делами занимается, – пришла ему мысль и он пошёл в кухню разжигать самовар. У Марии самовар стоял на подставке в углу и труба от него выходила сквозь стену во двор, чтобы с улицы не видно, что хозяева готовятся к чаепитию. Мария вела скрытный образ жизни и не давала повода соседям уличать её в угощенье чаем заезжих мужиков: заехал мужик по делам – это одно, а угощать его чаем – это уже другое и похоже на прелюбодеяние.
Пётр Фролович наколол ножом щепочек из лежащего под лавкой чурбана, набросал их в топку самовара, надел сверху дымоходную трубу, зажёг спичку и через поддувало спичкой поджёг щепки. Огонь быстро разгорелся, загудел в трубе и вскоре самовар заворчал, застонал и залился свистом: у Марии самовар был со свистком в крышке и по кипению этот свисток подавал сигнал, что кипяток готов и дело за заваркой.
Пётр Фролович взял заварной чайник, отломил кусочек плиточного чая от прессованного бруска, бросил его в чайник, залил кипятком из самовара, снял трубу,