Босые, привыкшие к земле ноги Анисьи быстро перебирали по остывающему песку, пятки глухо стучали по укатанной дороге. Когда лес закончился и показались колхозные поля, небо уже зарумянилось и раскалённое дневным жаром солнце готовилось сползти за горизонт. Замелькали впереди избы. Анисья с облегчением вздохнула. Девочка свернула с дороги, одним махом взбежала на крыльцо и, оказавшись в прохладных и тёмных сенях, перевела дух и уже неспешно вошла в дом. Мать стояла у печки и ухватом тянула тяжёлый чугун с картошкой. Щербак сидел за столом у окна, на руках он держал годовалую Валю. На против окна на лавке расположилась трёхлетняя Надя.
– Аниська, – удивилась мать, – приключилось что?
Она дотащила чугун до стола и поставила его посередине, потом только поправила сбившийся платок на голове.
– Нет. – насупилась девочка, она собралась с духом и быстро произнесла. – Мамка, дай ты мне Христа ради молока!
– Ишь ты, чего захотела. – осклабился Щербак.
– Аниська, дочка, нельзя сейчас молока, пост ведь. – виновато сказала мать. – Поп на берёзе сидит, всё видит.
– Мамка, а я окно завешу, дай молока. – не унималась Анисья.
– Мавра, кончай балаболить. Садись за стол.
Мавра взяла у него дочку и послушно села рядом на скамью. Щербак стукнул кулаком по горячей картошине, и она развалилась на части, порвав шелуху. Из картошины пошёл пар и белое рассыпчатое нутро её вкусно запахло. Щербак густо посыпал на картошину соли.
Анисья подождала немного, потом круто повернулась и выскочила из избы вон, громко хлопнув дверью.
– Ишь ты, поганка, дверями ещё хлопать будет! – услышала она вдогонку крик Щербака.
– Ну и ладно, – у Анисьи защипало глаза, – пост у них!
Она перебежала на другую сторону дороги и оказалась у калитки другого дома. Девочка уверено вошла в избу и с порога жалобно проговорила:
– Баба Маша, мамка мне молока не дала, сказала пост, нельзя.
Старушка захлопотала. Взяла со стола полную кринку молока и протянула её Анисье.
– Внученька, пей досыта, придумали ребятёнка голодом морить. Пей молочко, с вечерней дойки, сладкое.
Анисья пила долго, раза два делала перерыв, чтобы перевести дыхание и опять жадно припадала к кринке. Выпив всё молоко, она обтёрла мокрые губы, блаженно улыбнулась и ласково сказала:
– Бабусенька, ведь не грех молока попить, если хочется.
– Эх, греха ты ещё не знаешь, дитятко. Беги в Касачиху, поздно уже.
Старушка перекрестила Анисью и вышла за ней следом в сени.
– Анисья, всё ли ладно у тебя?
– Всё хорошо, бабушка.
– Не обижают?
– Нет, как к дочке относятся. Жалко молока берут мало, только для Алёшки, мне не хватает.
Анисья вышла на дорогу, но сделала поворот назад. Подошла к родной избе, остановилась напротив открытого окна и звонко крикнула:
– Эй, Щербак, летят самолеты, сидят в них пилоты и сверху на Щербу плюют! Слышишь, на твою лысую башку плю-ют! – Анисья с удовольствием растянула последнее слово и не дожидаясь ответа от Щербака, припустилась бежать назад в Касачиху.
Вернулась Анисья поздно. В доме все спали. Она прошла в комнату, неслышно улеглась рядом с раскинувшимся во сне Алёшкой и мгновенно заснула.
Рано утром, собираясь в больницу, Лидия Сергеевна заглянула в комнату и увидела спящего сына, а рядом с ним Анисью. Из-под скомканного одеяла выглядывали грязные ступни девочки. Лидия Сергеевна укоризненно покачала головой, задёрнула занавеску на дверном проеме и ушла на работу.
Глава 2
Анисья родилась в марте 1941 года. Год этот был в Борках очень урожайным на детей. Казалось, что сама природа постаралась восполнить человеческие потери, которые должны были случиться в связи с началом войны. В июле отец ушёл на фронт. Дома оставил он жену Мавру и двух дочек: новорожденную Анисью и четырёхлетнюю Нюру. Мать и отец были молодыми и потому беззаботно верили, что война скоро закончится, и отец вернётся домой. Уезжая, он обстоятельно давал указания молодой жене по хозяйству, постоянно приговаривая, что, вот, до осени сделай так-то и так, а он вернётся к зиме и там уже сам доделает. Новобранцев построили перед сельсоветом, было много выступающих, каждый говорил о вероломстве врага и вере в нашу победу. Наступило время прощаться. Отец крепко прижал к груди Мавру, а когда отпустил её, то по ситцевой кофточке расползлось большое пятно. Молоко пропитало тонкую ткань, оставило желтые разводы. Бабушка Маша держала на руках Анисью, которая заходилась криком, требуя материнскую грудь. Мавра, спокойная всё время проводов, вдруг изменилась в лице, схватила руку мужу, сунула в неё что-то и проговорила: «Миленький мой, пусть всегда будет при тебе, это спасет тебя!»
Она держала мужа за руку, тянула к себе, губы у неё кривились, отчего миловидное