– Я вынужден извиниться, Луиза, – не выдержал наконец Сол и немного прикрыл дверь.
– О, разумеется, – всплеснула руками женщина. – Ради бога, простите мне мой фанатизм, но для меня огромная честь вот так стоять и просто разговаривать с вами – с прекрасным музыкантом и другом самого Эйна ван Эрста.
Солу вновь показалось, что во взгляде Луизы мелькнуло плохо скрытое ехидство, и вновь он тут же усомнился в правдивости этого впечатления, поскольку даже представить себе не мог ничего подобного. Тут же он едва не проклял себя за то, что, по всей видимости, не смог сдержать выражения ужаса во взгляде, поскольку Луиза вдруг осеклась и тоже изменилась в лице.
– Прошу прощения, господин Кеин. Ужин буде подан, – поспешно сказала она и столь же поспешно засеменила к дому.
Закрыв дверь и оставшись наедине с собой, Сол еще минуты три стоял у двери, погрузившись в раздумья.
– Сука, – наконец процедил он, и, пройдя к небольшому столу в углу комнаты, опустился в кресло и сжал ладонями виски. – Суки, – добавил он.
Тем не менее, Луиза спровоцировала всплеск очень ярких воспоминаний, связанных с его профессиональной карьере. И тот самый концерт Эйна в санторинской филармонии, который врезался в память глубоким шрамом. Сол прекрасно помнил и свое удрученное состояние, и боль неизвестного происхождения в запястных суставах, и странную заторможенность мыслей. Помнил, как сидел в гримерке и едва находил в себе силы, чтобы не сотворить глупость и просто не уехать в свой отель. Он даже помнил желание напиться – скорее даже не желание, а дразнящее искушение, – чтобы выйдя на сцену совершенно опозориться. А вместе с собой опозорить и самого Эйна. Он помнил то отвратительное чувство предательства в своей душе, которое порождала совесть, не позволившая ему просто отказаться принять участие в этом концерте, сославшись на здоровье. Но совесть ли была тому виной?
Разумеется, он помнил Кейт, и ее вечернее платье бирюзового цвета. Помнил, насколько она была прекрасна в своем счастье, как вся она светилась гордостью за своего мужа. Помнил, как стыдно ему было в тот вечер находиться рядом с ней, и каких усилий стоило сохранять при ней нормы приличия. Этот стыд. Сол никогда и ни с кем не испытывал его в столь сильной мере, как рядом с Кейт. Ни с друзьями, ни с родителями, ни в кругу коллег, ни в обществе женщин, ни при встречах со своими преподавателями, пророчившими ему великую судьбу, ни с самим Эйном. Но вот, в обществе Кейт чувство своего несовершенства неумолимо обострялось, порой настолько, что хотелось просто сквозь землю провалиться. А в тот майский вечер этот стыд, казалось, перешагнул критическую отметку, и некуда было деться от назойливого слова, звучавшего в голове голосом Кейт. Ничтожество.
Сол помнил, как в середине концерта Эйн объявил, что сейчас на сцену выйдет его ближайший друг, и как он вышел на сцену под аплодисменты, которые были похожи не на что иное,