– Но это тоже – эгоизм! – отшатнулась я от него.
Теодор вздрогнул, губы его сурово сжались.
– Я разбиваюсь в лепешку ради Билля, и я – эгоист?
– Да! – Я почти орала на него. – Я, страна, реформы – все это для тебя не больше чем кусочки забавного пазла, которые ты хочешь сложить воедино, чтобы получить прелестную картинку. Но кусочки не складываются. Как бы ты ни старался, они не сойдутся. Это не игра, Теодор! Почему ты не можешь это понять?
Теодор застыл, задумался и тихо произнес:
– Возможно, я действительно не могу это понять… Наверное… наверное, я надеялся, что все как-нибудь встанет на свои места.
– Потому что все обычно так и случалось, да, мой принц? – съязвила я, но вовремя одернула себя и смягчилась: – Поначалу всегда трудно. Может, лет через десять люди станут меньше трепать языками. Может, лет через двадцать они станут больше мне доверять. Но слухи, косые взгляды, из-за которых я начинаю сомневаться в тебе, не денутся никуда. – Меня понесло, но я уже не могла остановиться. – И если я – камень преткновения для «Билля о реформе», если злые языки срываются с цепи, а дворяне голосуют против реформ только из-за меня, то мне здесь не место.
– Я бы ни за что не сделал тебе предложение, если бы не полагал себя правым. Озлобленная элита, потирающая нос, по которому ее больно щелкнули, – ничто по сравнению с доверием народа. Это доверие – бесценно.
Я молчала. Злословие, безразличие семьи Теодора, недоброжелательность, гнусные наговоры за спиной – ради своей страны я вынесла бы все, но как же я устала выносить это все в одиночку! О Теодоре так не судачили, он и понятия не имел, каково это, и не воспринимал мои переживания всерьез.
– Но если ты предпочел простой народ знати, если ты предпочел меня, то наветы и злословие не прекратятся. А я больше не в силах тащить эту ношу одна.
– Но я не могу заткнуть им рты! – возмутился Теодор.
– Не можешь. Но хотя бы перестань попрекать меня, что я делаю из мухи слона. – Вздохнув, я взяла его за руку. – Это невыносимо, Теодор, и твой оптимизм совершенно неуместен. Пойми, мне ужасно тяжело.
Теодор прислонился к нагретой солнцем стене, глаза его увлажнились слезами – наконец-то он все понял. Я чувствовала опустошение и в то же время странное облегчение. Я была сыта по горло жизнью в сказочном замке из мыльных пузырей – радужных и невесомых, готовых лопнуть в любое мгновение. Впереди – если мы пойдем дальше – нас ждет суровая жизнь, от одного прикосновения с которой они разобьются на тысячу мыльных осколков.
– Я хочу тебе кое-что показать, – мягко произнес Теодор.
Он провел меня в кабинет, где мы вместе творили чары: он – своей музыкой, я – своим мастерством.
Чары, вплетенные в ткань портьеры, не погасли. Мы вместе создали их, создали этот немеркнущий огонь. Я судорожно вздохнула.
– Они горят до сих пор. Они когда-нибудь ослабнут, исчезнут?
– Пока не сгниют нити, пока не расползется ткань, мои чары останутся в силе. – Я крепко сжала