– Здорово, да? Рад, что вам понравилось.
От подобных его изречений впору было свалиться и не вставать вовсе, но титаническим усилием я все же сумел с собой справиться. Как-никак я был сыщиком, агентом отдела расследований.
– Ммм… В общем, да… Но раньше, если мне не изменяет память, вы трудились в ином стиле?
– Увы, – он досадливо крякнул. – Когда-то я писал большие картины.
– Даже очень большие…
– И не говорите! Стыдно вспоминать. Цистернами краску изводил! Кисть двумя руками поднимал. Зато теперь – другое дело!.. Поймите, сейчас так никто уже не рисует! Никто в целом мире! Перед нами нехоженая тропка. В некотором смысле – заповедник.
– То есть?
Он нетерпеливо зажестикулировал. Надо признать, жестикуляция у него оказалась выразительнее слов.
– Согласен! Меня можно критиковать, можно поносить и втаптывать в грязь. Есть еще недочетики, есть отдельные неудачки, но в целом… В целом это должно производить впечатление! Непременно! Потому что классицизм умер. Он набил оскомину, перебродил, как старое вино, и вышел в отставку. Его уже не хочется пить, понимаете? – художник ударил меня указательным пальцем в грудь. – Вот хотя бы вы! Скажите нам всем честно и откровенно: хочется или не хочется? Пить старый перекисший квас?
– В известном смысле… То есть, вероятно, не совсем… – я осторожно пожал плечами и сморгнул.
– Вот видите! И вам не хочется! Оно и понятно. Регресс – это регресс, а эволюция – само собой, правит бал. Большие картины писали и пишут тысячи мастеров. Миллионы! Это конвейер, понимаете? А истинное искусство не терпит конвейеров. Оно – штучно, оно обязано быть оригинальным. Иначе бесконечные людские колонны будут проходить мимо и мимо, а глаз не будет задерживаться.
– Да, но вы сами обратились к нам. Мы вынуждены были заняться вашим делом…
– Согласен! – фальцетом выкрикнул художник. В глазах его заблестели святые слезы. – Долг не всегда трактуется правильно. И я тоже совершаю порой ошибку! Но когда?! Когда я это сделал?
– Судя по дате заявления…
– Чушь! Я совершил это в час малодушия, в секунду позорного отступления! Но разве за это судят? В конце концов, я прозрел, разве не так? – он схватил меня за руку, горячо зашептал: – Сама судьба вмешалась в мою жизнь. Я был одним из многих. Теперь я – одинокий крейсер в океане. Яхточка среди волн.
– Я бы сказал – ледокол среди льдин.
– Именно! –