После своих интимных процедур они как-то занервничали, собираться стали и решили отбыть к себе.
– Зятек, спасибо тебе, и тебе доченька спасибо за угощение! Пойдем мы, – наконец-то засобиралась теща. Тесть скоренько спрыгнул со стула, прошел в коридор. Сначала помог своей жене одеть шубу конца двадцатого века, потом едва сам всунул ноги в полу сапоги выпуска фабрики "Луч", вздыхая, охая и ахая едва одел куртку "Аляску" неопределенного цвета, натянул на голову шапку-чулок.
– Прощайте, мама и папа! Приходите еще! – крикнул я им вслед на лестничной клетке. А сам подумал: "Если бы не курица, так нечего было вам и приходить. Только грязь развели своими ботами, да воды налили по кубу".
Лег на диван. Расслабился. Включил телевизор. Что делается! Гляньте! Ныряют дураки в прорубь! И впрямь: дураки. Если бы были не дураки, то в прорубь бы не ныряли. Уснул. Проснулся от крика жены:
– Валера! Валера! Что ты лежишь? Вставай! Беда! Скорей! У нас большая беда! За что нам такое? Ну за что?
Я встал и бегом к ней…в туалет.
– Что случилось?
– "Что случилось?" Он спрашивает. Беда случилась! Гляди! Гляди! Вода в унитазе не закрывается! Течет себе и течет!
– А кто последний ходил в туалет??? – грозно спросил я, нахмурив брови.
– Мама!
– Ага, маменька ваша! Вот ей мы сейчас и предъявим претензии.
Взял я трубку телефона и набрал номер тещи.
– Марь Ивановна? Да, я. У нас беда. Какая??? Вы еще спрашиваете! Вы ходили в туалет в 13 45? Ходили! Сам слышал. Писюняли. Откуда знаю? Я из КГБ. Вы маменька забыли. Что? Что! Написали вы, маменька, на пять кубов! Кто платить-то будет? Кто будет платить? Я вас спрашиваю!
Эх, тещи! Вредители одни!
Обогрелись
Июльская жара была невыносимой. Несмотря на тень и легкий ветерок на перроне автобусного вокзала, ожидающие, казалось, едва держались на ногах. Поэтому, когда дежурный по вокзалу объявил малопонятной речью о посадке на рейс «Минск-Вилейка», все как-то разом, взглянув друг на друга, поняли, оживились, подхватили багаж и направились в сторону прибывающего автобуса.
– Откроем окошки в автобусе и будет хорошо ехать! – твердил своей спутнице высокий бородатый, крепко сложенный мужчина, в широких льняных брюках на подтяжках, льняной вышиванке, поднимая со скамейки сумку и удочки.
– Ой, жарко-то как… – переживала дама с малиновыми губами, фиолетовыми тенями над глазами, в узкой короткой джинсовой юбке «до розетки», в белой облипающей едва заметные обвисшие груди майке, с худыми на тонких высоких каблуках ногами. Ее ухажер, дядечка в черных очках, с глубокими залысинами на черепе, татуировками на руках, обнимая подругу, посасывал из бутылки «Аливарию» – ему было все равно.
Водитель, пухленький мужичок в тенниске и брюках со стрелками, улыбаясь во весь рот верхним рядом «железных» зубов, стоя в дверях, сказал:
– Готовим билеты. Проходим в салон. – Лицо у него было влажным, по шее, прячась за воротник, стекали ручейки пота: открытая форточка не спасала от жары.
Все окна и люки в салоне открыты. Чистые и мягкие сиденья, шторки на окнах, свежевымытые проход салона – автобус готов к рейсу. Когда все двадцать пассажиров разместились на своих местах, уложили багаж, а водитель отметил путевой лист, автобус, закрыв двери, отправился прямиком в Вилейку – всего каких-то три часа пути – побежал по минским улицам, через площадь Ванеева, улицу Филимонова, пересек проспект Независимости, рванул с Логойского тракта на Боровую и выскочил на Витебское шоссе. Широкое бетонное шоссе: две полосы в одну сторону и столько же в другую. За окном чередовались поля, лес, перемешивались деревенские дома послевоенной постройки с коттеджами современного времени. В автобусе стояла полная тишина. Пассажиры, с бордовыми от жары лицами, в прилипшей от пота одежде, обмахивались кто газетой, кто платком. Спутник дамы с фиолетовыми тенями над глазами, снял очки, тем самым обнаружив под правым глазом синий фингал. Его дама, присев в кресло автобуса, сразу же уснула. Слегка приоткрыв рот, она чуть слышно похрапывала,