Радость от общения с себе подобными, в результате, я испытывал, только принимая алкоголь. В отличие от газет, новостных ресурсов в интернете, научной литературы, люди не могли сообщить мне ничего нового. Пустой треп раздражал. Они были невыносимы. И я их не выносил.
Так и начинается социопатия. К кому-то она приходит от жизненных потрясений, кому-то достается по наследству в связи с несовершенным генофондом, а кто-то мыслит слишком быстро и методологически четко, чтобы в трезвом виде переносить человеческие существа.
Кажется, мой приятель, с которым мы обычно пили сутками, всерьез обиделся. Но он, по счастью, был достаточно проницателен, чтобы понять: я не том состоянии, чтобы ждать от меня не только общения, но и обыкновенной вежливости.
– Вот еще кое-что, – он сунул мне сумку и слегка постучал по ней ногтем. Послышался звон.
Друзья были настолько милы, что купили мне три апельсина и литровую бутылку водки. Сознаюсь, я всерьез подумывал в тот же день, а не выпить ли мне, черт побери. В конце концов, я вполне сносно перемещался по клиническому отделению. А от ужасного самочувствия водочный наркоз должен был помочь. Но потом благоразумие взяло верх, и я подарил бутылку соседу по палате. Он провел в больнице уже почти три недели, постоянно отказываясь от предстоящей операции. «У меня эмоциональный шок!» – говорил он. В конце концов, не только я, знакомый с реалиями жизни, но и врачи начали подозревать, что он бездомный. И выгнали его на улицу.
Случилось это через месяц, когда я уже пошел на поправку. Он был чрезвычайно возмущен недоверием и черствостью медицинских работников. И сказал дрожащим голосом, что сегодня непременно напьется.
За окном больницы открывался чудесный вид – морг и обширное кладбище, напоминая о моей бренности и особенностях российской медицины. Больным, считали врачи, не обязательно иметь хорошее настроение. Достаточно и того, что их лечат бесплатно. Ну, как бесплатно – за взятки. Но попробуй об этом упомяни – живо вылетишь вон, вместе со своей искореженной физиономией и острым языком.
Сосед по палате, пока его досадная тайна не раскрылась, очень любил поговорить. Поскольку первое время мне было тяжело поддерживать беседу, приходилось все больше слушать. Говорил он медленно и монотонно, не умея выстроить мало-мальски увлекательный рассказ. Под его бубнеж заснуть не представлялось возможным. Он мешал не только мне, но и другим больным