Тело Уильямса везут по улицам Уоппинга. Слева от него выставлено предполагаемое орудие убийства – молот
Полиция поспешила объявить, что убийца пойман. Но не всех удовлетворил такой финал. Ходили слухи, что порешил себя Уильямс не сам: перед своей гибелью он пребывал в хорошем расположении духа, а смерть его казалась слишком уж на руку властям, желавшим успокоить население и восстановить порядок. Демонстрация трупа Уильямса и стала открытым заявлением о том, что панику следует прекратить, ибо преступник определенно мертв и обезврежен.
При этом вопросы относительно виновности Уильямса и способов ведения дела у публики все не заканчивались, что продолжало тревожить и власти. Рэтклиффские убийства выявили существенные недостатки в организации системы безопасности. Добиться мгновенных изменений в этой области тогда не представлялось возможным, но эти преступления поспособствовали началу хоть и медленного, но все же преобразования системы обеспечения общественной безопасности, что заложило фундамент построения новой, хорошо скоординированной структуры полицейского надзора.
В то же время лондонцы, как и британцы в целом, с жадностью поглощали подробности этой криминальной истории. О ней столько писали, что она вправе претендовать на звание первой из современных медиасенсаций. Жажда информации об этом случае породила новый жанр журналистики – газетные репортажи об убийствах с их небрежностью в освещении фактов, живописным выпячиванием чудовищных и скандальных подробностей и откровенным игнорированием всего, способного помешать поспешным выводам.
Стараниями Де Квинси заурядный (и, весьма вероятно, несправедливо обвиненный) моряк превратился в харизматичную и в некоторой степени эксцентричную фигуру. Пародируя общепринятые представления о преступнике, он описывал Уильямса как человека трупного облика, со зловещими нотками в голосе и вкрадчивой змеиной повадкой. Бескровное лицо его сохраняло мертвенную бледность, волосы «имели необыкновенный ярко-желтый цвет, напоминающий кожуру не то лимона, не то апельсина», и «в жилах у него текла не алая кровь, способная залить щеки краской стыда, гнева или жалости», а «зеленоватая жидкость вроде сока растений, несовместная с током, что исторгает человеческое сердце».
Нарядил он своего героя «в широкую синюю накидку из ткани отменного качества на дорогой шелковой подкладке» и наделил манерами преувеличенно вежливыми, так что, если бы ему случилось по пути к месту преступления, «пробираясь субботними вечерами сквозь толпу, обычную для бедных окраин, невзначай толкнуть встречного, он непременно