Мы обошли дом, рядом у стога сена стоял заваленный джип Максима, нас с ехидной улыбкой поджидал уже дед Мирон; каким образом он оказался так быстро тут, в голове не укладывалось.
День назад я бы наверно испугалась этому до смерти, а сейчас стояла и смело смотрела в злобные глаза деда.
– Ты уже, девонька, и страха не испытываешь, это хорошо.
– Дед Мирон, а может, ты скажешь, как мне закрыть от тебя свои мысли в голове, чтобы ты своими глазами не копошился в ней?
– Скажу, но не сегодня.
– Хорошо, а уехать наконец-то мы можем от тебя?
– Езжайте.
– Ты отпускаешь только цепь, делая ее немного подлиннее. Но не отпускаешь Макса совсем. Почему?
– Смекалистая.
– Да тут сильно умным не надо быть, глядя на Макса. Он не такой послушный, как я вижу его сейчас.
– Я ведь сказал, что он мне нужен еще два дня. А потом отпущу навсегда, обещаю.
– А если я скажу тебе – нет?
– Тогда его будет тянуть сюда, все время. И никуда он не уедет.
– Раз ты говоришь, я становлюсь сильной, тогда я найду способ отвязать его от твоей цепи. Но не оставлю его больше у тебя, даже на минуту. Никакой ты мне не друг, дед Мирон, раз используешь моих друзей в твоих темных делах.
– Ты не даешь мне другой выбор.
– Так и ты мне не говоришь все до конца. А в темную соглашаться на все твои условия и желания, увы, я не хочу.
– Понимаешь, детка, я не могу все рассказать до полнолуния.
– А в полнолуние ты меня поставишь перед фактом свершения?
– Нет, нет, у тебя будет время, один час, узнать правду.
– Ох, какую же правду о себе я еще не знаю? То, что ты сказал, я умерла в тот день, когда тонула, а в минуту полнолуния должна буду это признать? Ладно, дед, мы поехали, хватит нам сегодня твоих сказочек.
Я помогла Максу откопать машину из-под сена, и мы медленно поехали к дому. Дед стоял у калитки и смотрел нам вслед, но, слава Богу, за нами никто не гнался.
Макс молчал, и я вспомнила ту ночь, когда я гуляла под дождем, когда Лина спрашивала, где я была, я в ужасе не помнила ничего. Сейчас я понимала Максима. Он наверняка в том же состоянии.
Значит дед Мирон все же врет, что он ничего не знает, врет и то, что не имеет никаких сил, и камень в его руках только помощник.
После того как я увидела в избе Никиту, а его глаза явно выдавали деда Мирона, потихоньку начинала верить в весь этот кошмар, в котором оказалась. Нет, я не верила, что в детстве я утонула. Да и как в это можно поверить? Я живая, я же мыслю, а значит существую. Я чувствую боль, испытываю жалость, мне подвластны все эмоции живого человека. «Брехня все это», – успокаивала я себя. Может, и есть какая-то сила в камне, может, и дед умеет наводить жуть, внушая своим глазами то, от чего по коже бегут мурашки. Но чтобы я утонула, нет, это полный абсурд.
Подъехав к дому, я увидела родителей, сидевших на крыльце дома. Оба вскочили на ноги, как только мы вышли