Голоса в коридоре стали громче. Мужчина метнулся к окну, но оно было заперто. Он выругался, открыл дверцу шкафа и, спрятавшись внутри, затих, качая на руках ребёнка и молясь всему, во что верил.
Он слышал плач девочки и беззвучно говорил:
– Прости меня, дочь мельника, прости, что мы довели до такого, прости, что даже умираешь ты не собой. Прости свою непутёвую мамашу, продавшую тебя за две монеты, прости своего отца, который пьёт слишком много. Прости Михалину за то, что вы так похожи. И меня прости: если мы встретимся когда-нибудь, и твой Свет будет меня помнить, и ты узнаешь всё – прости.
Он услышал, как в комнату входят люди. Они тяжело дышали и неразборчиво переговаривались. Младенец в колыбели заплакал.
Люди начали спорить. Один из них гневно закричал и убежал прочь.
Мужчина в шкафу мог чувствовать дыхание второго человека, сталь ножа, занесенного над колыбелью.
Подменыш кричал так, что мог перебудить весь город.
Несколько бесконечных секунд тянулся его крик. Потом еле слышный свист – наступила тишина.
Шаги удалились, скрипнула дверь.
Мужчина уговорил себя вылезти наружу. Ему надо было уходить.
Он не решался посмотреть на колыбель, но краем глаза всё же увидел кровь на простыне и медленно плывущий огонёк над одеялком. Его замутило.
– Прости, – прошептал он, отвернувшись.
Девочка на руках зевнула. Она ничего не знала ни о своих родителях, скорее всего, уже мёртвых, ни о революции, но о первом, очень маленьком человечке, погибшем ради неё.
– Всё будет хорошо, Михалина, – тихо-тихо сказал ей мужчина. – Нам осталось только из города выбраться… как-нибудь…
Он посмотрел на огненные всполохи за окном. Прислушался к звукам битвы и смерти.
А потом вышел в коридор.
Гран
Воздух дрожал от напряжения, руки дрожали от предвкушения погони. Пахло озоном и кровью; тёмные облака наливались багрово-сизым цветом; призрачные скакуны в нетерпении били копытами, высекая серебряные искры; собаки опрокидывали головы назад и издавали вой настолько тоскливый и жуткий, что всякий, кто его слышал и имел хоть каплю мозгов, понимал: надо запереть двери и скорее сжать в руке железо. Охотники Жатвы стояли на краю скалы, море бушевало вдалеке, неистовое, безудержное, оно тоже чувствовало – знало – что грядёт новый виток жизни.
И скакуны, и псы не принадлежали ни одному из миров, и как только закончится ночь – они исчезнут, растворятся в лучах рассвета. Но это будет потом.
Все молчали. Тишину нарушал лишь оглушительный вой ветра.
Гран, слегка прищурившись, смотрел вдаль, туда, где небо и море сливались в единое, и где только в эту, особенную ночь, виднелись огни Калахута.
Король оглянулся на свою свиту: красивые серьезные лица, предвкушающее самое главное своё развлечение – Жатву Декады.
Сколько