«Мать честная… Где это я так нализался? Женили, что ль, кого? – удивился Фаддей, припоминая ощущения, которые ему довелось испытать лет десять назад, после свадьбы родича. – Не-е, не похоже… Тогда чего же?»
Что-то его беспокоило. Мысли едва ворочались, а нужно было вспомнить что-то важное. Он попробовал наморщить лоб – в ответ голова ударила набатом. И тут всплыло: из темноты на него таращилась зелеными глазами рыже-белая усатая и лохматая морда.
Глаза открылись сами. Чума дернулся всем телом, простонал от боли и с трудом повернул голову набок. Привидится же такое, прости Господи!
Он лежал дома, на своей постели. На столе горела свеча, и свет ее принес в его душу спокойствие. Фаддей облегченно вздохнул: все в порядке. Рядом сидела Варвара с рушником в руках. Где-то брехала собака, а соловьи и цикады силились перепеть друг друга. Хорошо…
Заметив, что он открыл глаза, жена засуетилась.
– Фаддеюшка! Ну, слава тебе, Господи! Очнулся! На-ка, выпей сбитню. С медом. Настена готовила, лечебный. Тебе враз полегчает.
Чума с жадностью выхлебал кружку сладковато-горького сбитня. И впрямь стало легче. Странное похмелье, в первый раз такое. Да и Варвара больно ласковая. Она после попойки, конечно, всегда рассолу поставит и похмелиться даст, но вот так…
– Как же они так? Из-за твари этой чуть не убили совсем. Ничего, Господь все видит, выйдет ему боком! Привез черт хромой пакость – а ты и тронуть ее не моги. Из-за них все, из-за Лисовинов! – причитала Варвара, собирая на стол. – Ну, ничего, сейчас поешь, и совсем полегчает. Настена говорит, опасного ничего нет, быстро пройдет.
В голове Чумы скрипнуло, будто несмазанная телега с места стронулась, рухнули какие-то преграды, отозвавшись болью, на мгновение опять мелькнула бело-рыжая морда и разом навалилось все: он вспомнил.
Отчаяние, злость, обида, перенесенное унижение – все разом вспухло и вырвалось из забытья, снося по дороге и спокойствие, и благодушие, и чувство домашнего уюта. И все разумные мысли.
Чума, как лежал на кровати, так и залепил нагнувшейся к нему Варьке по уху. Сильно ударить лежа было трудно, но той хватило, чтобы потерять равновесие и с размаху сесть на пол. Варька ойкнула от неожиданности и боли в подранном Зверюгой заду и после короткого молчания растерянно поинтересовалась:
– За что?!
– Дура хренова! – рыкнул Чума, поднимаясь с постели.
– Я? Дура? – растерянно, но с закипающей обидой спросила Варька и вдруг сорвалась на крик. – Да, я дура! Таскала тебя на себе по дому, как лошадь ломовая! От помоев отмывала, к Настене пять раз бегала! Из-за тебя, скотины! А ты мне в ухо? Да пошел ты! – И, приложив мужа по лбу кулаком, отчего тот снова шлепнулся на лавку, схватила платок и выскочила из дома. Следом за ней шмыгнула испуганная Дуняша.
Чума выбрался из постели и смачно выругался. Навалившееся тяжелое похмелье не давало взять себя в руки. Жгла обида – на свою дурь, на судьбу, на Варьку. На Лисовинов, на десятника. На все и всех!
В