Ах, Маня. Галина Щербакова

махнула бутылкой и пошла прочь, а Маня обхватила ее и силой увела в дом.

      – Это сегодня, – мрачно сказал Егоров, – а что будет завтра?

      – Вы не волнуйтесь, – ответил Ленчик. – Уследим.

      Видимо, Егорову понравилось само слово. Оно заключало приятный для него смысл: не все, мол, будет в порядке, это ясно, и беспорядок, конечно же, будет, но за ним «уследят». Это хорошо, это мобилизующе.

      – Я тоже буду здесь, – сказал он доверительно Ленчику. – И тоже рассчитываю… уследить.

      – Пусть пенсионеры надерутся до положения риз, – засмеялся Сергей. – Пенсии их за это ведь не лишат? Не лишат. Это ведь не премия!

      – К сожалению, не лишат. – Егоров снова стал мрачен.

      Несовершенство закона о пенсиях вернуло его в дурное настроение.

      – Это я надерусь, – засмеялась Зинаида. – У меня пенсии нет, я птица вольная.

      – Значит, хорошо живешь за мужем, моя дорогая. Точно?

      Ленчик смотрел на Зинаиду с таким страстным интересом, что Лидия вдруг, в секунду сообразила: он ведь совершенно не в курсе Зинаидиной жизни. Он сейчас умирает от любопытства, кто у нее – этот хорошо обеспечивающий муж, он уже позавидовал ему и даже с удовольствием примерил себя на его место.

      Егоров сделал поворот через левое плечо. Он-то, видимо, все знал, потому и не желал присутствовать при такой деликатной теме, как «муж Зинаиды». При всех своих бесчисленных, но спорных достоинствах, Егоров имел одно бесспорно хорошее качество: не любил сплетен и сплетнеподобных разговоров. Он ушел, сердито поглядывая на флаг. Он неправильно висел, этот старенький Манин флаг: сомнений тут не было. Но не полезешь же его снимать у всех на виду, тем более что у ворот остановилась еще одна машина и из нее вышла дама в белоснежном костюме из блестящей ткани, белых лакированных босоножках, с белой сумкой через плечо, в белых перчатках и с громадным букетом красных гвоздик. Дама была явно издалека; она посмотрела на флаг и заплакала.

      – Женька! – закричала с терраски Маня. – Женька!

      Она бежала навстречу белоснежной гостье, а во двор, туда, где стояли столы, уходила, пошатываясь, Дуся.