Она привыкла, мол, все так живут, мол, не сдержан муж на руку, мол, она сама виновата, могла промолчать. Промолчать, когда он в очередной раз пришел злой и раздраженный, а тарелка с ужином давно остыла…
Очередной повод вновь ударить ее за очередную провинность… Надя вышла замуж семь лет назад, и поначалу все было хорошо. Мальчик из приличной семьи оказался садистом после года брака. Он хорошо зарабатывал, и его бесила работа Нади. Ревность стала безграничной. Девушке пришлось отказаться от многого: от друзей, от подруг, от коллег, от тетки с дядькой, заменившей ей родителей. Весь ее мир сжался до мужа. А ему и этого мало.
На той работе уже не задавали вопросов по поводу ее больничных, синяков, ушибов. Прежние коллеги привыкли к ее образу жизни и отношений с мужем и не лезли. Здесь работали более любопытные люди. Поэтому стоило им заметить пару синяков на теле неосторожной Нади и сплетни понеслись быстрее ветра.
Егор пришел в курилку и застал там весьма интересный разговор. «Бьет муж, синяки, бьет, значит любит».
Сначала он не понял о чем речь, а когда понял, не докурив выбежал прочь. Коллеги удивленно посмотрели ему вслед.
Надю он нашел в архиве. Худенькая и хрупкая она искала документы, таская тяжеленые коробки.
Не объясняя ничего, он подошел к ней и рывком задернул ей водолазку на спине.
– Ты офигел?! – воскликнула девушка.
Егор аккуратно вернул ткань на место, стараясь не касаться обнаженной кожи и огромного кровоподтека.
– Я жду тебя в кабинете. Сейчас, – сказал он, и ей ничего не оставалось, как пройти вслед за ним.
В кабинете Егор почти рычал от злости, меряя шагами комнату.
– И когда ты хотела об этом рассказать?
– Это тебя не касается.
– Касается. Так что?
– Что ты пристал? Это мое личное дело! Отвали.
Егор поднял ее подбородок. Губы, упрямо манили к себе. И стоило ему посмотреть в ее бездонные озера глаз, он в них утоп. Не переводя взгляда, он потянулся к ее губам.
Девушка не оценила его страданий и отвернулась резко в сторону:
– Я сама разберусь. Не лезь в мою жизнь, – буркнула Надя.
– Бесполезно. Я уже и так по уши.
– Что?
– Вот тебе и что.
– Ты совсем очумел? Ковалев, мне не до этого! Если бы ты знал, на что похожа моя жизнь!
Надя заревела. Ничего не смогла с собой поделать.
Не первый раз муж поднял на нее руку. Но так жестоко впервые. Он бил ее. Это сложно не признать. Но и любил. Бьет, значит, любит, так говорила ее мать, и она же всегда права?
Даже когда ты писаешь кровью после очередных побоев и носишь водолазку с длинными рукавами, ты все равно цепляешься: за свою любовь, за нежелание признавать, что она давно уже умерла, за свою боль, за мнение людей.
Надя никогда и никому не рассказывала, как невыносимо просыпаться каждый день и понимать, кошмар никуда не ушел.
Твоя жизнь – это он. Чувство вины за все происходящее душит с каждым днем все сильней и сильней. И перспектива броситься под колеса машины желанна.
И сейчас она, размазывая слезы по щекам, взахлеб рассказывала. И он слушал, не перебивая, держа ее